Германии. Но это было для них несущественно, им было важно то, что Гитлер являлся противником Англии и Франции, особенно — Англии. Именно об этом я и говорил в статье, опубликованной в журнале «Огар».
Да, и лучше совсем не говорить о ней.
Чем больше у нас будет традиций — тем лучше; чем большим мы будем обязаны другим странам, включая Испанию, — тем лучше. Нелепо не признавать другие страны и другие культуры, не стремиться к тому, чтобы стать космополитами. Нет никакого смысла быть националистами.
Традиция существовала уже и в XIX веке, назовем имена Сармьенто [80] или Альмафуэрте[81], или — почему бы и нет? — Лопеса[82].
…Как бы там ни было, давайте вычеркнем одно из этих имен — мое; Мартинес Эстрада или Лугонес писали, не имея привилегии сослаться на него
Полагаю, что да; во всяком случае… впрочем, не знаю; и мне никогда не приходило в голову поставить имя Маречаля рядом с именем Мартинеса Эстрады.
11. Эмерсон — Уитмен
Освальдо Феррари: У вас, Борхес, свое собственное понимание Эмерсона[86]; вы говорите, что Уитмен и Эдгар По отодвинули Эмерсона в тень, заслонили сделанное им.
Хорхе Луис Борхес: При жизни по сравнению с Эмерсоном и Уитмен, и Эдгар По были почти неизвестны; для Уитмена Эмерсон сделал чрезвычайно много. Уитмен послал ему первый экземпляр… нет, не так, экземпляр первого издания книги «Leaves of grass» («Листья травы») — она вышла в 1855 году, в том году, когда Лонгфелло опубликовал свою американскую поэму «Гайавата», ныне забытую, включенную в школьные программы — что одно и то же. В общем, в 1855 году увидела свет «Гайавата», североамериканская разновидность поэмы «Табаре»[87], только в ней говорится не о белых, а об индейцах; для своей поэмы
Лонгфелло выбрал размер «Калевалы», финского эпоса, размер, можно сказать, усыпляющий; в том же году было напечатано и первое издание «Leaves of grass». Эмерсон, в определенной степени, предсказал появление Уитмена — в одной статье, опубликованной в «The American scholar»[88], он написал, что поэт Америки обязан включить в свое творчество все, не только все доброе, но и все злое: ложь, преступления, ненависть, зависть; все, что существует в мире. Но, разумеется, одно дело — предсказать поэта, а другое — быть поэтом.
Да, это — совершенно разные вещи. Получив книгу, Эмерсон написал Уитмену письмо, поистине доброжелательное, чрезвычайно доброжелательное; он писал, что верит: его книга — самая талантливая, самая мудрая из всех, что когда-либо появлялись в Америке. Он писал, что редко бывает в Нью-Йорке, но что при первой же возможности, оказавшись в Нью-Йорке, будет рад пожать руку творцу, который написал эту книгу и которого зовут Уитмен. Если не ошибаюсь, Уитмен был корреспондентом газеты «Brooklyn Eagle»[89], в общем, фигурой весьма незначительной, но именно он написал эту великую книгу. Так вот Уитмен взял да и опубликовал письмо Эмерсона — и тем самым нанес ему оскорбление. Он сделал то, что не должен был делать, ведь письмо Эмерсона было частным. А кроме того, Уитмен воспроизвел это письмо в третьем издании своей книги, а рядом напечатал ныне столь знаменитые эротические стихи; не так ли?
И естественно, получилось, что Эмерсон являлся вдохновителем этих стихов, которые шокировали
тогдашних читателей. Сейчас-то их можно печатать где угодно, и никакого скандала они не вызовут.
Да, но только я не знаю… не помню, хотя и читал биографии Уитмена, высказал ли Эмерсон ему хоть какой-либо упрек; но он отдалился от поэта. А Уитмен продолжал печатать свои стихи; кажется, каждый год появлялось новое издание книги, каждый раз — дополненное. И это согласуется с общим мнением и рассуждениями, которые приведены в предисловии к сборнику, о том, что для Уитмена эти стихи, столь разнообразные по манере и темам, являлись единой поэмой, эпопеей, эпической поэмой Америки. Поистине этот наш герой, Уолт Уитмен, был триедин; человек Уитмен, мифический Уитмен, сотворенный воображением автора; мы знаем., что Уитмен родился на Лонг-Айленде, а в книге он пишет, что родился в Техасе, затем объездил всю страну — чего на самом деле не было, — работал шахтером в Калифорнии, в Небраске; и все это было только в воображении Уитмена. И наконец, третья ипостась Уитмена — это читатель, он тоже вторгается в книгу, поскольку поэт неоднократно обращается к нему. Или делает так, словно читатель задает ему вопросы и он на них отвечает. В общем, замысел чрезвычайно странный. И все это к тому же соответствует демократическим идеям; в одном относительно малоизвестном стихотворении Уитмен описывает картины, на которых изображены святые со златыми нимбами, и говорит, что желал бы, чтобы персонажи его книги тоже были с нимбами, так как эта книга принадлежит не одному человеку, а всем. американцам, и не только нынешним американцам, но и грядущим, которых поэт тоже воспел. Иначе говоря, герой Уолта Уитмена — это герой, имя которому — легион; читатель является персонажем его книги, возможно, он явится и много лет спустя после Уитмена. Да и мы с вами сейчас, в известной степени, — порождение Уолта Уитмена.
Как бы там ни было, они — несравнимы. Наверное, я не должен был бы говорить этого. Но они — несравнимы.
Но вернемся к Эмерсону; Эдгар По ему явно не нравился, он называл поэта «the jingle man», звонарем, имея в виду, вероятно, его знаменитое стихотворение…
Да, «Колокола», и это: «The bells, bells, bells» («Бубенцы, бубенцы, бубенцы!»)[90]; все это казалось Эмерсону недолговечной игрой. И он говорил: «Рое, oh, yes, a jingle man»[91], мол, звонарь, и всё. По-английски сама фраза звучит изысканно, ведь в слове «jingle» уже слышится звон, звукопись, не правда ли?
Да, «Рое, oh, yes, a jingle man».
