В первую ночь в пансионате Марии Владимировне Ковальской приснилось море.

   Севастополь. Жара. Шпарящее солнце раскалило воздух до миражной тягучести. Маленькая Машка карабкается на здоровенный прибрежный камень.

   Глаза слепят миллионы солнечных зайчиков, отблескивающих от воды, и она все время щурится, вода, нагретая до состояния парного молока, кажется тягучей, как и воздух.

   От долгого бултыхания в море кожа размякла, разнежилась и давно скукожилась, отдавая беле- состью, на ступнях и ладошках.

   Обрезаясь об острые выступы камня и кинжальные лезвия ракушек мидий, намертво приросших к нему, она упорно лезет наверх.

   Карабкаться тяжело, но она знает, что обязательно-обязательно заберется и нырнет с покорившейся каменной вершины, ведь она не просто так лезет, не ради баловства, а очень даже со смыслом. Когда она заберется, постоит, покричит и ухнет в воду — сразу будет ей, Машке, счастье!

   Она залезла, ободрав кожу на ручках и коленках, и без того многострадальных по причине неуемного Машкиного характера. Постояла наверху, чтобы перевести дыхание и ощутить всю полноту победной радости, подняла руки, высмотрела кого-то на берегу и прокричала:

   — Смотри! Я ныряю!

   Помедлила несколько секундочек — добрать чуть-чуть храбрости — и нырнула!

   Сине-зеленая, прозрачная до хрустальности вода стремительно неслась ей навстречу.

   «Здесь совсем мелко! Я убьюсь!» — подумала Машка, почему-то взрослым голосом.

   — А-ах! — испуганно простонала она и проснулась.

   Перед глазами все еще мчалась навстречу сине-зеленая вода, выпячивалось неглубокое дно, и скорострельные мальки пульками разлетались в разные стороны от надвигающейся тени падающего Машкиного тела.

   Маша быстро выбралась из огромной кровати, поплелась к холодильнику, изгоняя из головы стремительно приближающуюся морскую гладь, достала бутылку минералки, попила из горлышка, опершись рукой о раззявленную дверку холодильника.

   — Нет, ну надо же! — громко возмутилась она. — Приснится же такое!

   «Такое» было не запутанным непонятной символикой сном и не кошмаром с сюжетами из Босха, а вполне реальным, имевшим место событием из ее детства.

   Маша резко захлопнула дверку, постояла, рассматривая бутылку воды в руке, перевела взгляд на холодильник.

   Рывком вновь распахнула ни в чем не повинную дверку, сунула раздраженно воду в холодильное нутро и достала початую бутылку белого вина, бокалом которого отметила вечером начало отпуска и свое прибытие в пансионат.

   Машка, дернув за шнур, включила торшер, заливший угол комнаты уютно-интимным неярким светом, отыскала на стуле кофту, путаясь в рукавах и ворча сквозь зубы, все-таки натянула на себя, достала из посудного шкафа бокал и вышла на балкон.

   Повозилась, передвигая поудобней плетеные кресла и столик, покрытый вместо столешницы толстым стеклом, уселась, закинула ноги на второе кресло.

   Красота-то какая!

   Тишина! Не тронутая ничем. Осторожное, редкое щебетание птиц, светлеющее небо, темные неподвижные шапки деревьев, ни ветерка и едва слышное течение реки, светлеющей вместе с небом.

   Ни машин, ни людей, ни гула большого города, ни звука далекого поезда — тишина, словно она где-то в другой жизни.

   Совсем в другой, далекой жизни жила маленькая девочка Маша, до умопомрачения влюбленная в соседа восторженной, неподдельной, неконтролируемой девчоночьей любовью.

   Он сказал: «Прыгнешь с того камня — возьму тебя с собой». И она, не раздумывая ни мгновения, пошла прыгать! А когда прыгнула, он поймал ее в воде, в последний момент, не дав удариться о подводные камни, выволок на берег и так орал на нее!

   А Машка никак не могла понять — за что? Она же все сделала правильно — и прыгнула, и не побоялась!

   Он орал, его желтые, тигриные глаза сузились, ноздри раздувались, и от крика напрягались жилы на шее. А когда до нее дошло, за что он ее ругает, то перепугалась ужасно, разревелась, а он ее утешал.

   Маленькой Машке он казался... не сравнимым ни с кем, все мужчины и мальчишки в сравнение с ним не шли, тотчас блекли!

   Рыцарь! Бог! Рас-кра-са-вец!

   И старше ее на шесть лет!

   Пропасть.

   Маленькая Машка все считала и прикидывала — когда ей будет шестнадцать, а ему двадцать два — это уже не пропасть или еще пропасть?

   И смотрела на него во все глазешки! Он был высокий, сильный, загорелый, плотно обтянутый мышцами, русые непослушные жесткие волосы, выгоравшие за лето, непонятной масти, и глаза...

   Как у тигра! Машка видела тигра в зоопарке и заглядывала ему в глаза, под перепуганный крик папы. И были тигриные глаза точь-в-точь как у ее любимого.

   Золотистые, с пятнышками — не карими, а более темными, как вкрапления золота другой пробы. И он их щурил, когда злился, или решал что-то важное, или собирался драться.

   Щурил, как к прыжку готовился. Вот какой он был!

   И она любила его до замирания своего маленького сердчишки, до наваждения.

   А звали его Дмитрий Победный.

   «Интересно, кто он сейчас?» — подумала Мария Владимировна, потягивая холодное вино.

   Последний раз она видела его, когда ей было шестнадцать — тот самый возраст, который маленькая Машка оставляла под сомнением — пропасть это еще или нет. Для шестнадцатилетней Машки этот вопрос не стоял — она твердо знала, что теперь без намека на какие-либо сомнения ему подходит! Но возникло одно убойное обстоятельство — он женился!

   Машка страдала ужасно!

   И рыдала, исходя слезами, что, впрочем, никоим образом не повлияло на ее решимость завоевать любимого.

   Подума-а-ешь, женится! Не сегодня же, а через три дня! Вот увидит ее, Марию, и передумает на чужих девушках жениться!

   Маша потрясла головой, стараясь прогнать непрошеные воспоминания, выскочившие из ее сна.

   Восемнадцать лет прошло! И каких лет! Что вспоминать девчоночьи влюбленности.

   И все же интересно, каким он стал?

   С отличием закончил училище, был морским офицером. Как сложилась дальше его судьба?

   Как бы ни сложилась, одно она знала твердо: ни сдаться, ни сломаться и покориться обстоятельствам или невезухе или попасть под пресс раздавливающей, кромсающей анархии неокапитализма в стране он не мог!

   Чем бы он ни занимался в данный момент и кем бы ни стал, его никто и ничто не смогло бы сделать