Под командованием Боргезе, кроме флотилии, находилась армия, насчитывавшая 50 000 человек и предназначенная для борьбы с партизанами, которую немцы реально опасались. Прежде чем ответить на поставленный вопрос, он потребовал, чтобы немцы при отходе не стали взрывать промышленные предприятия. Ему же было сказано, что обо всем этом не должен знать Муссолини. Вольф подчеркнул: «Если Кларетта или Рашель каким-то образом узнают что-либо, секрет перестанет быть секретом».

Ничего не зная о закулисных маневрах, Муссолини продолжал считать, что именно он отвечает перед историей за последние шаги и решения. Возможная гибель в славе на Вал-Теллине сохранит его имя на все времена. Ведь были же дни, когда он выступал как мировой посредник, взять хотя бы Мюнхен, где его присутствие сыграло решающую роль.

Отбрасывая мысль о личном спасении, он отказывался от любых предложений быть доставленным в безопасное место.

Туллио Тамбурини предложил, например, план выхода в море на двенадцатиместной подводной лодке, которая доставила бы дуче на остров Ибу, восточнее Борнео, через сто дней плавания… Концепция генерала Харстера состояла в перелете на гигантском самолете — в духе Жюля Верна — в Южную Америку… Посол Ран считал целесообразным вылет на частном самолете в Ирландию.

Месяц тому назад он видел дона Джиусто в последний раз. Говорили, что они встречались в общей сложности двадцать раз, и священник не предлагал других путей спасения, как лишь обращение к Богу. Муссолини принял решение расстаться с ним и сказал:

— Святой отец, давайте попрощаемся, ибо я знаю, что буду убит.

Хотя дон Джиусто предлагал свои услуги и далее, дуче ответил:

— Хорошо, поговорим об этом позже. Время пока еще есть.

Панчино же считал: поскольку у дуче появилось ощущение приближающейся смерти, ему тем более необходимо исповедаться и отбросить ложную гордость. Пока священник говорил, Муссолини держал его за руку, кротко улыбаясь. А тот напомнил:

— Ведь Чиано исповедался и вел себя достойно.

Муссолини продолжал улыбаться, но ничего не ответил. В его глазах сквозило неприятие, когда дон Джиусто, наконец, повернулся и ушел.

У дуче не было никаких иллюзий в отношении судьбы своего друга Адольфа Гитлера. Три месяца назад, на второй неделе января, он принял генерала Ренцо Монтану, ставшего начальником полиции в октябре 1944 года. Когда он вошел в кабинет, Муссолини говорил по-немецки по телефону, но почти сразу же повесил трубку.

— Это был фюрер, — сказал дуче. — Он покидает свою штаб-квартиру и возвращается в Берлин, откуда будет руководить последней обороной. Он надеется на чудо, которое поможет ему отбросить русских.

Затем к удивлению Монтаны Муссолини посмотрел ему прямо в глаза и медленно промолвил:

— Гитлер хочет умереть в Берлине, и никто не найдет его труп. Лет через десять, а может быть, и сто немцы, привыкшие создавать легенды и мифы, скажут, что душа фюрера вознеслась на небо в столбе пламени, и сделают его национальным героем. Нечто подобное может произойти и со мной…

Он не договорил до конца.

В то самое утро, когда Муссолини отчитал графа Меллини, Кларетта Петаччи, находившаяся в нескольких километрах оттуда, на вилле Мирабелла, была твердо убеждена, что судьба дуче должна быть иной. В середине ноября, после оставившей у нее на душе горький осадок встречи с Рашель, Кларетта переселилась по совету Шпёглера в эту небольшую виллу, расположенную в парке, и стала разрабатывать собственный план.

В гостиной на первом этаже висели фотографии, изображавшие покрытые снегом вершины гор и любителей-альпинистов, совершающих на них восхождение. Как раз горы, по мнению Кларетты, и должны были решить вопрос спасения Муссолини как от интриг фашистов, так и от приближающейся армии генерала Марка Кларка. В одной из пещер в Доломитах, на высоте трех с лишним тысяч метров, они с дуче могли бы скрываться длительное время, если потребуется, то и годы.

План этот Кларетта обсуждала со Шпёглером, и как раз немец предложил ей свое видение проблемы. Лучшим местом была бы хижина, в которой проживала старенькая супружеская чета. А расположена эта хижина в его собственном сосновом бору неподалеку от пика Йохерхофа, возвышающегося над седловиной Риттер, — в двух часах ходьбы по горным тропам от деревушки Ленгмоос, в которой он до войны содержал пансионат для туристов. Дважды он брал Кларетту с собой туда, и они даже переговорили со старыми крестьянами, что у них, возможно, поселятся двое человек на длительное время и что говорить об этом никому не следует. Кларетта уговорила Шпёглера поговорить на эту тему с Муссолини в ее присутствии.

Она облегченно вздохнула, когда дуче не взорвался сразу же, как в случаях, когда ему до этого предлагали различные планы. Он внимательно выслушал изложенное и произнес:

— Я понимаю, понимаю. — А в заключение спросил: — Хорошо, камрад Шпёглер, а как выглядит это местечко?

Шпёглер попросил одного из своих друзей сделать снимки местности и самой хижины под предлогом того, что итальянцы-горожане не поверят, что в мире существуют такие райские уголки. Передавая дуче эти фотоснимки, Шпёглер сказал:

— Это место, где лисы говорят друг другу «спокойной ночи». — Убедившись, что Кларетта их не слышит, он добавил: — Дуче, туда никто никогда даже не сунется.

На эту тему они говорили потом с Муссолини не менее двадцати пяти раз. Но и Паволини с Костой продолжали его обрабатывать. После неудачного термопильского совещания он сказал Шпёглеру:

— Цвет фашистской молодежи собирается в Вал-Теллине. Я нужен им как символ.

Будучи ответственным за прослушивание и запись телефонных разговоров дуче и его окружения, Шпёглер установил, что Вольф вывел из общей сети две городские телефонные линии, не проинформировав его об этом. Теперь он знал, что Вольф вел по ним переговоры с Швейцарией.

Кларетта раздобыла карту и внимательно ее изучала. Потом они вместе со Шпёглером разработали в деталях маршрут следования: от Гарды до Брешии, затем Мендола и Больцано и в заключение — Вал- Сарентино. Отдельные части пути придется проследовать пешком и ночью, на остальные он оформит транзитное разрешение, чтобы немецкие дорожные посты не причинили им осложнений. К тому же он сам будет их эскортировать.

Преодолев себя, Кларетта постепенно приступила к сбору вещей на дорогу. Если Муссолини выполнит согласованное сутки назад с нею и Шпёглером решение, то в восемь часов вечера они втроем отправятся в путь — на север к Йохерхофу.

В пять часов вечера 18 апреля в гостиной виллы Фелтринелли восемнадцатилетний Романо сидел за пианино и играл «Голубой Дунай». Увидев, что в комнату вошел отец, одетый в пальто, он хотел было вскочить со стула, но Муссолини остановил его:

— Нет, нет, продолжай.

Улыбаясь, он спросил Романо, любившего джазовую музыку:

— С каких это пор тебе стали нравиться вальсы? Погладив волосы шестнадцатилетней Анны Марии,

так полностью и не оправившейся после полиомиелита, произнес, как и всегда:

— Мужайся, Анна Мария, скоро мы станцуем с тобой этот вальс.

Романо любил своего отца, всегда готового сыграть с ним в настольный теннис или кегли, называвшего его Пифагором из-за его плохого знания математики и редко выходившего из себя, да и то в случаях, когда Романо оставил, например, гитару на ступенях лестницы, а Муссолини наступил на нее. Но ни он, ни Рашель не восприняли появление Муссолини в пальто как своего рода прощание. Дуче сказал им, что выезжает в Милан на конференцию и скоро возвратится.

— В Сало я никогда ничего толком не знаю, — заявил он утром графу Меллини. — Каждый мой контакт находится под наблюдением немцев. Я не могу управлять Италией из этой проклятой дыры.

Видимо, вспомнив еще дофашистские дни, он решил объявить Республику Сало социалистическим государством и стал разрабатывать вместе с министром корпораций Анджело Тарчи проект национализации всех отраслей промышленности. Но на озере Гарда все его усилия достичь согласия с итальянскими