восстанавливаются твои силы. Жизнь воистине чудесна, даже если не светит солнце и небо не голубое. Ее необходимо лишь наполнить любовью, подобно моей к тебе. Начиная с понедельника 30-го буду ждать тебя здесь. Здесь тебя ждет все, включая конечно же Бена».

«Любовь моя!

Сегодня начинается второй месяц твоей болезни, но и месяц твоего выздоровления. Я помогу тебе своей любовью, сама же ты должна собрать всю силу воли. Соединенные вместе, эти элементы составят надежную основу, и победа не замедлит прийти. Хватит страдать, жизнь должна продолжаться с ее ежедневными делами и заботами, в том числе и прогулками, особенно сейчас, в сентябре. Скоро ты будешь опять на ногах и совсем здорова, что наполняет меня радостью. Бен обнимает тебя, как всегда».

2 октября 1940 года, за два дня до встречи с Гитлером на Бреннерском перевале, Муссолини направил эту записку Кларетте. (А через десять дней, разозленный тем, что фюрер оккупировал Румынию, не проконсультировавшись с ним, дуче решил совершить нападение на Грецию.)

«Моя любимая малышка!

Поскольку я должен уехать, посылаю тебе мольбу и пожелание, идущие от всего моего сердца: тебе должно стать лучше. А еще лучше — ускорь выздоровление и сократи дни болезни.

Даже вдалеке от тебя я хочу быть рядом с тобой, и я приложу все усилия, чтобы ты услышала мой голос, который тебе когда-то нравился. В календаре я увидел, что сегодня — день ангелов-хранителей. Пусть же они поддержат то, что исходит от моей любви. Будь на месте, когда я возвращусь.

Бен обнимает тебя».

Август 1941 года — месяц, в котором Муссолини потерял своего любимого сына Бруно и в котором он вместе с Гитлером посетил Украину. За несколько дней до своего отъезда он 27 августа написал Кларетте:

«Дорогая!

Несмотря на солнце и море, злополучные дни августа 1941 года тянутся очень долго. Я всегда много думаю о тебе и буду думать во время поездки, которую предпринимаю без особого энтузиазма.

«Я буду отсутствовать пять или шесть дней. Будь спокойна и здорова. В голове моей почти совсем пусто, но в сердце была и остаешься ты, как вчера, как всегда. Твой Бен крепко обнимает тебя».

Кларетта довольно часто испытывала горечь от легкомысленных, неоправданных, на ее взгляд, и вызывавших у нее ревность поступков дуче, когда он встречался с другими женщинами.

В приводимом письме, скорее всего написанном также в августе 1941 года, Муссолини отвечает на ее обвинение:

«Дорогая малышка!

Твои службы работают отлично. Я действительно был в воскресенье 24-го в доме Р., и если в течение четырех месяцев ты не получала подобную информацию, то это значит, что твои информаторы — честные люди, поскольку за это время я не был ни в том доме, ни в других местах. У тебя есть тенденция драматизировать события. Но все же я благодарен тебе. Могу заверить тебя, что эти мелочи не стоят придаваемого им тобой значения и беспокойства, не говоря уже о моем унижении. Существует лишь одно, что должно тебя беспокоить: побыстрее выздороветь и вернуться к выполнению своей задачи в качестве маленького «талисмана», который мне теперь необходим, как никогда прежде. Твоя комната по-прежнему ждет тебя с нетерпением. Возвращайся поскорее, скажем в понедельник, что принесет большую радость для любящего тебя Бена».

А в этом письме Муссолини в целомудренном настроении старается достичь примирения после любовной ссоры:

«Клара!

То, что произошло с 13.45 до 14.10, столь далеко от моего сознания, что я с трудом вспоминаю детали. Я позвонил тебе в перерыве между делами что-то около 17 часов и хотел прийти в твою комнату, чтобы посмотреть на тебя. Но чувствовал себя настолько униженным, что не решился встретиться с тобой. Жду теперь твоего решения. Завтра я — точнее мы — соберемся выехать к морю. Семнадцатое — не тот день и не то число, которые благоприятствуют чему-либо, да я и не верю в религиозные предрассудки. Нам обоим необходимо хоть немного побыть на море. Хотел бы закончить это письмо словами, которые тебе известны, но которые, как я опасаюсь, ты могла отвергнуть и забыть. Приходи, несмотря ни на что. Полагаю, что, по-прежнему — твой Бен».

В письме от 3 февраля 1938 года, которое она датировала, что случалось очень редко, Кларетта, в свою очередь, просит прощения у Бенито:

«Любимый!

Прости меня. Сердце мое полно тревоги. Ты позвонил мне, но меня не было дома. Я не могла тебя слышать — может быть, ты хотел позвать меня к себе… а я сходила с ума от вожделения к тебе… Мне хочется плакать…

Я должна была пойти с матерью навестить бабушку, у которой стало плохо с сердцем. Мы ушли уже после пяти часов вечера. Когда я вернулась, ты звонил уже во второй раз, но напрасно. А мне так хотелось увидеть тебя и попросить извинения. О, прости меня и не сердись — это было не по моей вине. Я всегда жду твоего звонка, и в этом заключается смысл всей моей жизни. Я люблю тебя, и твой голос — единственная моя радость и блаженство. Видеть тебя, говорить с тобой — вот мое счастье…

Скажи мне, что ты не слишком расстроен. Как я могу передать, что чувствую. Мне остается только извиняться, да и то смиренно. Я не знаю даже, что сказать: я обожаю тебя и прошу меня простить. Мой дорогой, боль гложет меня. Мне хочется бежать к тебе, ведь ты так близок мне. Мне хочется посмотреть в твои глаза, чтобы убедиться, что они такие же ласковые, как и всегда…

Прими, пожалуйста, мои извинения и признания в любви, преданной и безграничной. Я вся дрожу от мысли, что разочаровала тебя».

Кларетта сама поставила дату на этом письме — 20 мая 1942 года.

Потеряв самообладание от постоянных поражений своих армий, дуче, возвратившись из инспекционной поездки по проверке мероприятий по обороне побережья Сардинии, попросил ее о временном прекращении их отношений:

«Клара!

Жертва, в которой заключались твои любовь, нежность и смиренность, может, и была огромной, да и есть, но повторяю: необходимо разобраться абсолютно во всем совершенно спокойно — в людях, вещах и событиях.

Думаю, что скоро ты будешь мне благодарна за это и даже испытывать счастье в связи с исчезновением обычаев и привычек, бывших когда-то дорогими для тебя и меня. Умоляю не истолковывать происходящее какими-то изменениями в отношении того, о чем тебе говорило мое сердце. Пожалуйста, отдохни и будь здорова. Нервы, как твои, так и мои, требуют мира и покоя. Когда горизонт очистится от туч, мы увидим непотухающий огонь, который будет поддерживаться этими строками».

Из Мейны на озере Маджьоре, куда она уехала вместе с семьей после 25 июля1943 года, Кларетта излила свою душу в письме к Муссолини, не зная, жив он или мертв:

«Мой любимый Бен!

У меня нет чернил, а ближайшая деревня довольно далеко. Но я не могу не сообщить тебе внезапную мысль, появившуюся у меня прошлой ночью, усилившую мое кровообращение и затруднившую дыхание. Ты можешь сказать, что в ней нет ничего особенного, за исключением трагедии, обрушившейся на мир и представляющей опасность для всего живого и всей вселенной.

Какая мука, Боже мой! Перехожу к сути своей мысли. Можно ли умереть дважды морально и духовно? Боюсь, что мне придется объяснить тебе, Бен, что я имею в виду. Я умерла в прошлое воскресенье, трагическое воскресенье, в день твоего падения, невероятного и неправдоподобного, в день твоего тюремного заключения, в день, когда ужасные тучи закрыли солнце Италии, которое уже не будет сиять из- за стыда оказаться проданным иудами. Я умерла из-за того, что случилось с тобой — главой, лидером, высшим человеческим существом, творцом судьбы Италии. Твой крах захватил и меня в тот момент, когда все наши мечты, надежды и твоя самоотверженность были посвящены делу подъема благосостояния итальянского народа, его благу…