оглядывала каждый предмет. Медленным движением стянула с себя одеяло, посмотрела на него, а затем снова перевела взгляд на Елизавету Петровну.

— Иде же аз? — тихо спросила она.

Елизавета Петровна привстала, напрягла слух. Не поняла, не расслышала.

— Что ты сказала, родная?

Девушка вопросительно посмотрела на Елизавету Петровну. Взгляд ее метался по комнате, останавливаясь на каждом предмете, она становилась какой-то дикой, испуганной.

— Иде же аз? — прошептала снова.

«И-де-же, — медленно повторила про себя Елизавета Петровна. — И где же… Господи, как это понятно. Аз… Аз — наверное, это «я». Значит, она спрашивает: где я?»

— Не волнуйся, доченька, ты у нас. Будет все хорошо, — заторопилась Елизавета Петровна. — Отдохнешь, наберешься сил…

Девушка широко открытыми глазами следила за Елизаветой Петровной. Растерянность, недоумение появились на ее лице. Она попыталась привстать, и Елизавета Петровна тут же кинулась к ней, помогая повернуться, подкладывая подушку под бок.

— Как тебя зовут? — спросила Елизавета Петровна. Девушка словно обдумывала вопрос.

— Мня? — наконец переспросила.

— Да, тебя, — догадалась Елизавета Петровна. — Тебя, родная.

— Княжена, — услышала в ответ.

— Княжена? — повторила Елизавета Петровна. — Чудное имя…

Девушка снова попыталась привстать, но не смогла. Ноги непослушные, туловище тоже. Словно грудной ребенок: страстное желание встать, пойти, но неокрепшие мышцы не дают. Она снова легла на спину.

У Елизаветы Петровны выступили слезы. Как больно смотреть, когда взрослый человек не может владеть собой. Хотя Олег Николаевич и предупреждал, что организм надо усиленно разрабатывать, массажировать, тренировать, но все же закрадывалось какое-то сомнение: а вдруг не сможет? И хотя у Елизаветы Петровны не было семьи, ей не приходилось растить и воспитывать детей, материнское, беспокойное чувство овладело ею. Она тут же сняла старую и тяжелую дружинницкую одежду с оживленной, раздела догола и принялась за массаж, уже внеочередной. Девушка молчала, только изредка бросала любопытный взгляд на свою спасительницу, видимо, понимая суть упражнений, а может, ей было просто приятно от прикосновения теплых и нежных женских рук, которые доводили тело до горения.

В это время открылась дверь, и в проеме показалась голова Степки.

— Тетя Лиза, — начал он.

— Нельзя! — вскрикнула Елизавета Петровна, закрывая собой нагое тело девушки. — Кому я сказала!

Обиженный Степка стукнул дверью. Итак, нельзя. Не пустили. Что же могло случиться там, в комнате? Почему лицо Елизаветы Петровны было таким расстроенным и испуганным? Степка сел у сумки с покупками для оживленной и в голову полезли самые несуразные мысли. А может, ей плохо и надо позвать Олега Николаевича? Или врачей? Надо же спасать! Он уже сам не мог теперь допустить мысли, чтобы девушка погибла. Он ее хотел видеть живой, он хотел с ней поговорить. В конце концов она — его находка. И своей жизнью она обязана ему, Степке. Наконец, если он захочет — заберет ее с собой, домой, в деревню. Степка снова предупредительно постучал в дверь.

— Ну и нетерпеливый, — улыбнулась Елизавета Петровна. — Чего тебе?

Он увидел улыбку на лице тети Лизы, от сердца отлегло. Степка, притащив сумки с покупками, все еще вглядывался в лицо хозяйки, но так ничего и не смог определить. Она улыбалась, никакого испуга на лице уже не было.

— Одежду привезли, — сказал Степка.

— Давай сюда, — Елизавета Петровна стала вносить тяжелые сумки в комнату. — Сами зайдете попозже.

Значит, все в порядке. Степка пошел на кухню, где Санька, ни на кого не обращая внимания, запивал чаем бутерброд с икрой. Степка тоже налил себе чаю.

— Надоело мне, — с горечью сказал Санька. — Мы тут ищем, рыщем, а дома работы по горло.

— Ты не понимаешь даже, что никакая работа не сравнится с нашей находкой.

— Без тебя знаю, — откусив кусок бутерброда, прошепелявил Санька. — Но и здесь толку от нас уже никакого.

— А какого ты хочешь толку? Отдыхай, набирайся сил.

Санька укоризненно покачал головой.

— Разве это отдых? Издевательство над собой. Насмотрелись на полярный день — во! — провел он ребром ладони по горлу. — Рыбы наловились досыта, грязи намесились — поселок можно выстроить. Если ее, конечно, превратить в кирпичи. А теперь — неизвестно чего ждать. Не люблю неопределенности.

Степка промолчал. В общем-то, Санька прав. Их кратковременный побег, да еще обманным путем, длится уже больше трех недель. Теперь об этом узнали и отец, и мать. В деревне, как ужи в болоте, поползут слухи, а из слухов родится невероятное — сплетни. А сплетни, как едкий дым, полезут во все щели. Каких, наверное, в деревне разговоров не услышишь! И что ослушались родителей, и сбежали. И что с собой прихватили, и скандалы какие-нибудь припишут… До ребят по группе наверняка сейчас дойдет…

— Ты прав, — вдруг решительно сказал Степка. — Пойдем к тете Лизе, и пусть немедленно собирает нас в дорогу. Хватит!

Они встали, вдвоем вышли в коридорчик, направились в комнату с твердым намерением предъявить ультиматум, но дверь открылась, их встретила улыбающаяся Елизавета Петровна.

— Заходите, родные, прошу вас! — и этой лаской перечеркнула все их серьезные намерения.

Они вошли и…

— Аз чага е?1

Друзья остолбенели. От такой неожиданности растерянность сковала их. Как-то мимо слуха пронеслись сказанные незнакомкой слова. Девушка сидела на кровати. В только что привезенном голубом платье, в белой шерстяной кофточке. Длинные распущенные волосы разметались по спине, кровати. Светло-голубые глаза, над которыми крыльями взметнулись черные брови, удивлены и насторожены. Она была красивая. Очень красивая! Таких красавиц Степка еще не встречал. И этот бледный

румянец, и высокий лоб, и прямой нос, и пухлые губы, словно детские, и все в ней было что-то детское, наивное, безобидное. Она доверчивыми глазами смотрела на Степку, которого увидела первым.

Наверное, его образ врезался в память еще там, в гроте, когда она открыла глаза на мгновение. Но этого было достаточно.

— Я, княже, в неволе? — снова спросила девушка, глядя в глаза Степке.

Парень немного пришел в себя. Мотнул головой, словно стряхнул с себя сон, подошел ближе и тихо сказал:

— Какой же я князь? Я… мы приехали в гости. И никакая ты не пленница. Мы просто нашли тебя. Меня зовут Степа.

Степка подошел еще ближе и протянул девушке руку. Она покорно взяла ее, долго рассматривала, а затем прильнула к ней щекой и заплакала. Парень почувствовал горячее девичье прикосновение, теплую слезу, скатившуюся ему на руку.

— Аз вневеди!2 — шептала она. — Не остави мня… Елизавета Петровна стояла у окна и наблюдала за

сценой встречи спасенной со своим спасителем, краешком косынки смахнула набежавшую слезу. Какая юная, какая нежная! Как она освоится, поймет ли случившееся? Девять веков! И вдруг ожила, пришла в сознание. Мыслимо ли?

— Как твое имя? — тихо спросил Степка.

Она минуту подумала, затем улыбнулась, как ребенок, понявший смысл и суть впервые услышанного слова, сказала:

— Яко мё имя? Марфинька.