фанзы и жестами призывает к себе. “Езжай назад, а не то ранят”, — приказал барон.
В ночь на 2 ноября барон вновь выступил к Урге, пополнив ряды всеми нестроевыми и теми из раненых, которых возможно было привлечь для боя. На этот раз барон имел план овладения горой Мафуской и смежными с ней возвышенностями, командующими на Ямынем и Консульским поселком, полагая, что таким способом всего проще овладеть городом. На рассвете отряд барона занял исходное для боя положение, причем Унгерн наметил трехверстный фронт — от Троицко- савского тракта на восток.
Когда китайцы обнаружили перед собой противника, они открыли огонь, быстро разгоревшийся веселой стрекотней по всей линии. Наступление начал 2–й Аннековский полк на правом фланге отряда. Полк двигался по гребню гор, которые возвышаются между Троицкосавским трактом и долиной реки Сэлби, и параллельно с этим выбивал противника из окопов в речной пади. В центре велись энергичные атаки на базальтовую сопку, являющуюся командной высотой во втором кряже гор, и затем, когда высота эта была занята нами, то барон повел наступление на гору Мафуску.
За два дня боя 2 и 3 ноября китайцы повсюду были сбиты с позиций и в некоторых пунктах отошли на последнюю перед Ургой линию своих окопов. Левый фланг барона лишь оборонялся от обходных колонн противника, путем постоянного вынужденного растягивания. Таким способом, на второй день боя фронт удлинился до семи верст, поглотив все резервы барона. На третий день, то есть 4 ноября, барон нашел возможность снять некоторые части со своего левого фланга и перебросить их для решительной атаки на правый фланг.
Энергичный удар по первоначалу увенчался полным успехом. Китайцы были сбиты с последних возвышенностей и отброшены за Да — хурэ, к самому Хурэ. Если бы у барона нашелся еще один дивизион, чтобы использовать его для фиксации достигнутого положения, то город остался бы за нами. Но в том?то и несчастье, что унгерновские резервы совершенно истощились, а запас патронов пришел к естественному концу, пулеметы замерзли, люди измотались до степени полного истощения. Поэтому, когда китайское командование бросило в контратаку свежий батальон, бароновцы были отбиты и начали отходить в падь реки Сэлби.
После этой неудачи Унгерн уже не пытался атаковать противника. В два часа утра 5 ноября начался общий отход от Урги, и к вечеру того же дня отряд возвратился на свой первый бивак, на реку Барун — Тэрэлдж. Когда подсчитали потери, то установили, что отряд потерял свыше 100 человек одними убитыми. Не менее 200 оказались ранеными и еще больше того — обмороженными, то есть потери барона равнялись примерно 65 процентам наличного состава его частей. Особенно чувствителен был урон в офицерском составе, из которого выбыло за дни боев 40 процентов убитыми. На ургинских сопках остались лучшие боевые офицеры, участники Германской войны.
Причина поражения барона кроется не только в численном превосходстве сил противника и в неправильном выборе направления, но, скорее, в полной нашей неподготовленности к борьбе с суровой природой. В ноябрьские холода, сопровождаемые монгольским режущим ветром, голодные, полузамерзшие люди дрались с величайшим напряжением сил. Но студеные дни и еще более жуткие ночи на сопках, без костров, сломили героический порыв бойцов. И в этом ничего нет удивительного, потому что одеты все были отнюдь не по сезону. В лучшем случае всадники и офицеры имели по легкой шинельке, вывезенной из Даурии. Что же касается тех, которые потеряли верхнюю одежду на походе или первом бою под Майма- ченом, то они вынуждены были довольствоваться одной лишь гимнастеркой. И обувь отрядников, изодранная об острые камни, давно уже не исполняла своего прямого назначения. Крайнему истощению сил бойцов способствовало также и то обстоятельство, что сражение шло в безводной местности (за исключением сравнительно небольшого участка речки Сэлби). В продолжение всех трех дней боя люди не только вынуждены были отказаться от удовольствия согреть себя горячим чаем, но во многих пунктах фронта, в подлинном смысле, не имели глотка сырой воды, чтобы освежить пересохшее до спазм горло.
Таким образом, если первое наступление барона на восточную часть Урги, Маймачен, носило чисто случайный эпизодический характер, то второе наступление, направленное на северную и западную части города, по своему упорству и напряженности походило на жест отчаянья… Многое можно было бы рассказать яркого из области отдельных эпизодов, описанного здесь лишь в самых общих чертах второго наступления на Ургу, но я не стану вдаваться в детали, потому что для будущего историка интересна лишь личность самого Унгерна и только то, в чем проявлялась его любопытнейшая индивидуальность. Опуская поэтому подробности трехдневных боев, в которых барон принимал живейшее и непосредственное участие, остановлюсь лишь на случае с прапорщиком Козыревым, дающем представление о своеобразной фразеологии барона Унгерна. Пулеметный офицер, прапорщик Козырев, который, имея в своем подчинении два действовавших еще пулемета, системы “Кольт” (“Максимы” замерзли), на третий день боя неоднократно попадал в тяжелое положение, иной раз, может быть, вследствие своей горячности. Барон заметил это и, как всегда, серьезно, предупредил Козырева: “Смотри, если тебя ранят — повешу”…
Третий день боя под Ургой и, в особенности, его печальный финальный аккорд — атака на Да — хурэ — переживался, как подлинная трагедия. Но и выход из боя не принес облегчения: сзади — слишком много трупов, растерянных по сопкам и падям, а впереди — полнейшая неопределенность. Монголия, правда, велика, много найдется в ней укромных местечек, где можно было бы притаится, чтобы зализать свои жестокие раны. Но дело осложнилось наступлением резких холодов. В такой обстановке не мудрено задуматься даже заправскому оптимисту, для которого принципиально не существовало заботы о завтрашнем дне.
Барон повел жалкие остатки своего измученного и павшего духом войска на северо — восток. Он остро переживал свою неудачу, почти катастрофу, оставившую в нем след более глубокий, чем у кого?либо из подчиненных. С того времени начала прогрессировать его повышенная раздражительность. Первой жертвой, принесенной во имя поддержания духа и сохранения дисциплины, был милейший, но немножко смешной поручик Смигельский, который устало тащил в гору свою поредевшую сотню… До того случая барон не опускал палки на офицера.
Барон Унгерн вновь разбил бивак на реке Барун — Тэрэлдж, потому что этот район изобиловал подножным кормом для лошадей монгольской породы; для русских же коней имелись здесь запасы сена, накошенного монголами для китайской кавалерии. Отряд время от времени менял стоянку, в зависимости от состояния кормов. Люди жили в палатках, вывезенных из Даурии, или же в майханах (легкие палатки), купленных у монголов. Рациональнее, конечно, было бы рыть землянки, но к тому в продолжение долгого времени никто не решался приложить собственные инициативы, так как не имелось охотников вмешиваться в компетенцию нашего сурового начальника.
Холода усиливались. Выпал снег. Пришлось приноравливаться к обстоятельствам; и вот, закипела работа по изготовлению из бычьих шкур теплой одежды и обуви, первобытным способом, завещанным от доисторических предков, причем вместо ниток и дратвы пущены были в дело жилы этих же благодетельных животных.
После того, как найден был относительный выход из положения в вопросе зимней экипировки отряда, самым уязвимым пунктом в хозяйстве барона стало снабжение частей продовольствием. Скромные запасы, вывезенные из Забайкалья, пришли к естественному концу. Требовалось перестроить систему довольствия по туземному образцу, то есть перейти на исключительно мясную пищу. Но можно ли добыть достаточное количество скота? Ведь район реки Толы опустел. Напуганные отзвуками военных действий, монголы откочевали на сотни верст. В близлежащем районе попадались лишь юрты бедняков — аратов, затерянные в хорошо укрытых от нескромных взглядов распадках (разветвления падей) южного Хэнтэя. Достаточно взглянуть на этих исхудалых, почерневших от грязи и дыма кочевников, чтобы понять, что здесь ничего не добудут самые искусные фуражиры.
Кроме того, питание одним мясом, без признаков хлеба, казалось очень, так сказать, неубедительным для наших желудков: съешь, бывало 3–4 фунта, а через два часа снова голоден. Истощение хлебных запасов в интендантстве барона скоро отразилось на конском составе, потому что лошадям, выведенным из Забайкалья, не подходила монгольская система фуражного довольствия; требовалось заменить их местными конями, которые обходятся без овса, но даже в страхе храпят и бывало шарахаются от кормушки с зерном. В тот период барону суждено было познакомится с обратной стороной командования конной частью, когда конница стоит лицом к лицу перед угрозой вынужденного спешивания. Хроническое недоедание,
