большевики.

Первым шагом Китайского правительства после внедрения в страну и накопления достаточных сил была ликвидация автономии Внешней Монголии. Представитель Китайского правительства, уже известный нам Чэнь И, мягкими по началу мерами и сохранением всех родовых привилегий за светской и духовной аристократией обеспечил некоторое сочувствие к своей политике со стороны крупных монгольских феодалов. Управление Внешней Монголией, созданное Чэнь И, сохранило призрак автономности, будучи поручено выбранному князьями из своей среды должностному лицу — сайту, а также монгольским министрам и двум законодательным палатам. Вместе с тем, Чэнь И подтвердил, что им признаются в силе все законы, изданные Богдо — гэгэном после 1911 г.

Особым декретом китайского правительства, по представлению Чэнь И, за Бог- до сохранен титул “хагана”, то есть царя и, кроме того, даны два новых и весьма красочных титула “Наставника президента Соединенного государства” и “Владыки желтой религии северной Внешней Монголии”. На личные расходы Богдо — гэгэ- на и его жены Эхэ — дагини Китайское правительство обязалось отпускать ежегодно по 30000 серебряных лан на каждого.

Но для монгольского населения созданное Чэнь И “Положение об управлении Внешней Монголией” оказалось чрезвычайно тяжелым, так как оно восстанавливало аннулированные в 1911 г. старые долги китайским фирмам, заключенные на основе кабальной круговой поруки. К долгу присчитаны проценты, наросшие с 1911 г. и, таким образом, оказалось, что все халхинские кочевники попали в жесточайшую кабальную неволю, от которой они успели уже поотвыкнуть за время русского протектората.

Одновременно, но по совершенно иным мотивам, и центральное правительство проявляло нетерпеливое неудовольствие установленными Чэнь И порядками. “Положение” было признано слишком мягким, не отвечающим принципам китайской великой державности. В Халху послано было пособие карательной экспедиции, возглавленной видным аньфуистом генералом Сюй Шучжэном, известным в просторечии под именем “маленького Сюя”. По прибытии в Ургу грозный Сюй арестовал незадачливого Чэнь Й и отправил для суда в Китай. Схвачены также были все министры — монголы и брошены в тюрьму без суда и следствия. По отношению с самому Богдо — гэгэну Сюй первоначально не осмелился на откровенно репрессивные меры, ограничившись предъявлением ему требования о безграничном подчинении Китаю.

С подобными же требованием генерал Сюй обратился и к монгольским законодательным палатам. Верхняя палата, более аристократичная по составу, проявила быструю уступчивость и даже склоняла Нижнюю палату к безоговорочному подчинению требованиям Сюя. Но последняя упорно защищала свою точку зрения, настаивая на автономности Монголии. Видя неуступчивость Нижней палаты и колебания Богдо, генерал Сюй решительными “заплечными” средствами вынудил арестованных министров подписать петицию на имя китайского правительства об отмене автономии Монголии, а затем окружил солдатами дворец самого Богдо и заставил его дать формальное согласие на вышеуказанную петицию министров. Богдо — гэгэн с того времени оставлен был под охраной 50 китайских солдат. В виде, вероятно, слабого утешения за потерю власти и свободы он награжден был еще одним титулом “Блюстителя благополучия”.

Что же касается “маленького Сюя”, то он остался в Урге в должности комиссара Северо — западной окраины Китая. Отсюда видно, что китайские революционные деятели предприняли попытку искоренить впредь даже самое название страны — Монголия.

В дополнение к бездне испытаний, выпавших на долю, поистине, многострадальной Монголии, генерал Сюй царапнул монгольские национальные чувства пышным обрядом перенесения из Пекина в Ургу портрета президента Китайской республики, символизировавшим потерю автономии и возвращение к порядкам до 1911 г. Нетрудно представить беспомощное положение номада, обитающего в таких отдаленных от центра местах, откуда “хоть три года скачи, все равно никуда не доскачешь”. Да и кому он мог принести жалобу на бесцеремонное хозяйничанье китайских администраторов всех рангов, на жестокое выколачивание китайскими фирмами долгов, а также на насилия и грабежи, творимые солдатами.

Монголы называли китайских солдат “гаминами”, то есть красными солдатами15. Войска эти принадлежали к армии Южного Китая и были настроены достаточно революционно. Теми же настроениями была проникнута политика военных властей по отношению к большевикам. Китайская администрация допустила проникновение в Ургу советских комиссаров и позволила им образовать русское большевистское самоуправление. Некоторое ослабление режима китайской оккупации, в связи с отъездом Сюя, не разрядило, однако, атмосферы острой взаимной ненависти между покорителями и покоренными. Китайскому правительству требовалось иметь значительные гарнизоны по городам, хурэ и шаби всей Внешней Монголии.

Такова была политическая и военная обстановка в Монголии, когда подошедший к Урге барон Унгерн предъявил китайскому командованию свой ультиматум о пропуске его через город.

Бивак на реке Барун — Тэрэлдж (только 30 верст на восток от Урги!). Холодно, неуютно жить в палатках, почти у ворот города, который манил к себе, суля отдых и радости. Протекла целая неделя в ожидании ответа от начальника ургинского гарнизона, но вместо ожидаемого пропуска в город, пришло через монголов известие о спешной подготовке китайцев к обороне. Полученные сведения утвердили барона Унгерна в решении немедленно захватить Ургу силой, хотя предпринимаемая операция ни в какой еще степени не была им подготовлена: местность известна лишь в самых общих чертах и почти не имелось данных о противнике. А между тем, как это впоследствии выяснилось, ургинский гарнизон состоял из двух бригад пехоты и двух — трех конных полков, изобильно снабженных пушками и пулеметами.

По мнению бывшего кобдосского генерального консула А. П. Хионина, который осенью 1920 г. проживал в ургинской консульской резиденции, численность гарнизона достигала 11000 солдат, вероятно, при 40 орудиях и более чем 100 пулеметах. К моменту же взятия Урги бароном количество гаминов (монгольское название китайской республиканской армии) возросло до 15–18 тысяч. Унгерн полагал, что неожиданность нападения является лучшей гарантией успешности предпринимаемого им налета.

Вечером 26 октября 1920 г. боевая часть отряда, в составе 9 сотен при 4 орудиях и 10 пулеметах снялась с бивака. Перевалив ряд хребтов (местность в этом районе чрезвычайно пересеченная), унгерновцы вышли к верховьям р. Хуин — гол, впадающей в р. Толу верстах в десяти выше Маймачена. Здесь отряд разделился на две группы: 1–й татарский полк (3 сотни) с 1 орудием и частью пулеметов, во главе с генералом Резухиным, получил задание спустится по Хуин — голу и напасть на китайцев с востока одновременно с тем, как отряд барона набросится на них с севера.

Появление генерала Резухина в пункте, лежащем непосредственно на восток от Маймачена, было прямой угрозой флангу и тылу ургинского гарнизона, прерывало сообщение по Калганскому тракту, и должно было внести нервность в ряды китайцев. Расчет барона был не плох. Со столь слабыми силами, как три сотни Резухина и шесть у него, он мог взять город лишь в том случае, если бы ему удалось основательно напугать противника.

Группа Резухина на рассвете 27 октября заняла гору Баян — Дзурх (в Ъ — А верстах от Маймачена), но дальше не продвигалась. Да этого и не требовалось обстановкой, потому что не трудно было догадаться о неудаче барона. Резухин держался на Баян — Дзурхе весь день 27 октября, ведя редкую оружейную и артиллерийскую перестрелку с гаминами, которые занимали ряд смежных возвышенностей. Лишь 28 октября 1–й Татарский полк присоединился к отряду барона, когда последовало соответствующее приказание. Что же касается группы, возглавляемой самим бароном, то она перешла горами в падь речки Улятуйки, протекающей через восточную часть города Урги, Маймачен, и направилась вниз по ее течению.

Осенняя резкая сырость энергично пробивалась под легкие дождевики и подержанные английские шинельки, в которых унгерновцы были тогда обмундированы. Барон приметным образом торопил отряд. Вопреки обыкновению — спешивать всадников через каждый час и вести затем людей не менее версты — “в поводу, шагом марш”, — он почти уже два часа идет в конном строю. Унгерн, конечно, впереди. Он следует с разведывательным взводом…

Как?то вдруг заметно стало, что узкое ущелье горной речки расширилось. Но едва ли кто?нибудь в отряде знал в тот момент, что мы уже у цели. Трах, трах, трах!

Тататата! — отозвалась тут же в горах вспыхнувшая впереди беспорядочная стрельба, вскоре столь