занятой многочисленными мелкими делами, формально требующими согласования нескольких ведомств, на тогдашнем жаргоне — «вермишелью». Кресло председа­теля Комитета хотя и числилось высшим в бюрократической иерар­хии, фактически служило местом предпоследнего упокоения админи­стративных старцев.

Сергей Витте на старца не походил. Министр финансов не только был бодр и полон энергии, но и претендовал направлять всю политику империи. Отправка Сергея Юльевича на «бездеятельную» должность была победой противного, бюрократического клана, возглавляемого другим претендентом на монопольное владение монаршим ухом — ми­нистром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве.

Борьба за влияние на Николая II была особенно сложна. С мла­дых ногтей государь обнаруживал склонность к фатализму, которая только усилилась после женитьбы на Алисе Виктории Елене Луизе Бе­ атрисе, принцессе Гессен-Дармштадтской, в православном крещении получившей имя Александры Федоровны. Царь не любил принимать в сложных ситуациях вполне определенных решений, ожидая настав­ления и вдохновения свыше, в отношениях с инициативными мини­страми был уклончив и избегал решительных объяснений.

Программу своего царствования Николай II огласил 17 января 1895 года на приеме депутации земств, городов и дворянства. В ответ на адреса девяти земств, довольно неприлично потребовавших в этих поздравительных по жанру сочинениях помимо соблюдения закон­ности и личных свобод еще и привлечения общества к делам внутрен­него правления (читай конституции), государь произнес, поминутно опуская очи долу и внимательно разглядывая шапку, которую держал в руке: «Мне известно, что в последнее время слышались в нескольких земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду ох­ранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель».

Речь произвела неприятный шок даже не потому, что государь, ду­мавший по-английски (дневник его пестрит англицизмами, вроде «весь день имели у себя дорогую Ольгу»), глядя в шпаргалку, лежав­шую в шапке, оговорился и не исправился. «Бессмысленных» мечта­ний по-русски быть не может, и в шпаргалке черным по белому было написано — «беспочвенными». Шпаргалку готовил все тот же бес­сменный Победоносцев, которому Николай II доверял столь же безус­ловно, как и Александр III. Реакция на речь была болезненной, уже через день по рукам стало ходить «Открытое письмо Николаю II», составленное П.Б. Струве. В нем говорилось, что речь царя бьет «по самым скромным надеждам» и тем вызывает на борьбу с самодержа­вием все «живые общественные силы». Шокировала речь не только радикалов. В.Н. Ламздорф, крупный дипломат и будущий министр иностранных дел, отметил в дневнике, что «речь-нахлобучка» «произ­вела самое печальное впечатление», а в провинции «находит самый гибельный отклик». Сенатор А.Ф. Кони назвал ее «злобной выход­кой». Речь произвела тягостное впечатление прежде всего потому, что «незабвенный родитель» «подморозил» Россию до глубокого внутрен­него кризиса.

Консервация не удавалась, в стремительно меняющемся мире требовалось энергично отвечать на запросы времени. Отстранив об­щество от решения этих проблем, власть тщилась разрешить их сама. Но и во власти не было единства. Две существенно различные поли­тические стратегии к концу века связывались с именами Витте и Плеве.

Вячеслав Константинович Плеве поначалу служил по судебной части, дослужился до прокурора Петербургской судебной палаты и в этой должности отличился такой решительностью в борьбе с «крамо­ лой», что в 1881 г. был назначен директором Департамента полиции. На этом посту Плеве весьма успешно боролся с остатками «Народной воли», широко пользуясь услугами агентов-провокаторов, но пони­мал, что эта частная задача не может быть успешно решена без мер общего порядка. Вообще же видел спасение страны в «строгой обще­ственной дисциплине во всех областях народной жизни, которые дос­тупны контролю государства». Эту полицейскую дисциплину и пытал­ся Плеве внедрять на всех постах, которые занимал, сделавшись уже к середине 1890-х гг. признанным лидером и идеологом консерватив­ной «партии» в правительстве. В 1902 г., заняв наконец вожделен­ный пост министра внутренних дел после убийства террористами Д. С. Сипягина, Плеве покрыл страну сетью полицейских охранных отделении, ранее существовавших только в Москве, Петербурге и Варшаве, наделив их широкими административными полномочиями. Эта система политического сыска, поставленная на широкую ногу и даже на науч!гую основу начальником московского охранного отделе­ния Зубатовым, считалась тогда в мире образцовой. Информация о революционерах, поступавшая от «филеров», занимавшихся наруж­ным наблюдением, и секретных агентов, через охранные отделения поступала в Департамент полиции, где тщательно систематизирова­лась и анализировалась. Однако эффективность этой системы была невысока, а некоторые ее элементы оказывали гораздо более разру­шительное воздействие на власть, нежели революционное подполье само по себе. Самоубийственным средством борьбы с «крамолой» ока­залась опасная игра полиции с агентами в «обследуемой среде» — пас­сивными (осведомителями) и активными (провокаторами) участни­ками революционных организаций. В результате историки оказыва­ются не в состоянии, например, сказать, кто убил в сентябре 1911 г. премьер-министра П.А. Столыпина. То есть они твердо знают, что сделал это Дмитрий Богров. Но вот в каком качестве он стрелял — члена революционной организации или агента департамента поли­ции, а Богров был и тем и другим, — установить невозможно.

Сергей Юльевич Витте прошел совершенно другую жизненную школу, и до конца дней оставался чужаком в петербургской бюрок­ратической среде. Инженер, дослужившийся до управляющего Юго- Западными железными дорогами, был замечен Александром III пос­ле страшного крушения царского поезда 17 октября 1888 г. близ станции Борки, когда государь спас семейство, удержав на могучих плечах крышу разбитого вагона. Витте был единственным, кто осме­лился еще до катастрофы в особой записке честно сказать Александ­ру III, что российские железные дороги не приспособлены для гонок тяжеленного царского поезда с бешеной скоростью. Сделавшись ди­ректором Департамента железнодорожных дел Министерства фи­нансов (1889), а затем и министром (1892), Витте сохранил стиль обхождения и мышления предпринимательской среды, где начинал карьеру. Стремясь к ускоренной модернизации отечественной эконо­мики, Витте прибегал к усиленному вмешательству государства в хо­зяйственную жизнь, но идеал его был иной. «По условиям жизни на­шей страны, — писал министр Николаю II в 1895 г., — потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны об­щественной жизни, что коренным образом отличало ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предпри­ имчивости, и где государство только регулирует частную деятель­ность». Предлагавшиеся Витте решения, как правило, и были рас­считаны в перспективе на развитие «частного почина и личной предприимчивости».

Друг друга Плеве и Витте ненавидели лютой ненавистью. Витте в мемуарах честил Плеве «полицейским карьеристом». Плеве мемуаров сочинить не успел, но «золотое перо» полицейского лагеря, ренегат- народоволец Лев Тихомиров, явно передавал чувства шефа, аттестуя в своих дневниках министра финансов — столбового дворянина — «одесским полужидом». Не удивительно, что Плеве и Витте расходи­лись в решении практически всех политических проблем, из которых особенно значительны были «вопросы» крестьянский, рабочий, наци­ональный и дальневосточный.

Община или хутор

Самой острой российской проблемой был крестьянский вопрос. Ре­формы 60-х гг., освободив крестьянина от власти помещика, пол­ностью подчинили его сельской общине — миру. Община была одно­ временно и собственником земли и властью. На мирские сборы содер­жались местные дороги, сельские церкви и школы, из них же выплачивалось жалованье лицам, занимавшим выборные должности по крестьянскому самоуправлению. Сельские старосты и волостные правления выполняли административные и полицейские функции, собирали статистические сведения.

После реформы до 80% крестьянских надельных земель оказа­лись в общинном владении. Сельские сходы производили раскладку налогов между членами общины и распределяли между дворами на­дельные земли соответственно трудовым ресурсам крестьянской семьи. У неисправного плательщика надел могли отобрать, а самого его подвергнуть телесному наказанию (или денежному штрафу, или направить на общественные работы — крестьяне могли сами выби­рать меру наказания, и, ввиду хронического безденежья, естествен­но, чаще всего выбирали розги) по приговору волостного суда.

Считалось, что такая организация предохранит крестьянство от «язвы пролетариатства». Однако попытка искусственно затормозить модернизацию деревни успеха не имела. Процесс расслоения кресть­ян