волостных судов и для каторжан, но приговор по делу Боголюбова еще не вступил в закон­ную силу, а порка подследственных не допускалась). В доме предва­рительного заключения едва не случился бунт возмущенных студен­тов, томившихся там после демонстрации у Казанского собора, где бу­дущий глава русских марксистов, а тогда юный студент Горного института Георгий Плеханов, впервые поднял красное знамя с лозун­гом «Земля и воля». Среди прочих сидел там Николай Морозов, кото­рый и через много лет будет вспоминать с жаром, как давал самому себе клятву: «За это надо отомстить, отомстить во что бы то ни стало.

...Я отомщу.,., ковда меня выпустят...» В обществе также сильно не­годовали, ожидали по меньшей мере монаршего внушения Трепову, но его не последовало (незаконнорожденный сын Николая I Федор Трепов пользовался благоволением Александра II, который на другой день после покушения заехал справиться о его здоровье).

Морозова опередили. 24 января 1878 г. Вера Засулич явилась в приемную градоначальника и выстрелила в него из револьвера. Цель ее, как она объяснила суду, состояла в том, чтобы «обратить внимание на это происшествие...» и «ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человечес­кой личностью... »

Рана Трепова оказалась серьезной, он по состоянию здоровья не мог явиться в суд и даже «подвергаться допросу на дому без явного вреда для здоровья», в подтверждение чего суду было предъявлено ме­дицинское свидетельство, выданное профессором Н.В. Склифосовским.

В обвинительном акте деяние Засулич было квалифицировано как покушение на умышленное убийство, за что статья 1454 Уложе­ния о наказаниях предусматривала лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. Но дело решали присяжные, приговор которых, как справедливо указывал министру юстиции председательствующий на процессе Анатолий Кони, «осно­вывается на многих неуловимых заранее соображениях». Однако и он был уверен — «здравый смысл присяжных подскажет им решение справедливое и чуждое увлечений. Факт очевиден, и едва ли присяж­ные решатся отрицать его».

Обвиняемая и не пыталась отрицать намеренного покушения на убийство. На вопрос председательствующего, признает ли она себя виновной, Засулич ответила: «Я признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем, могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично».

И тем не менее присяжные после короткого совещания вынесли вердикт о полной невиновности Засулич. Старшина едва успел выго­ворить «Не виновна» в ответ на первый, основной вопрос суда. Даль­ нейшую речь его нельзя было расслышать за громкими криками «Бра­во! Ура! Молодцы!», истерическими рыданиями, бурными аплодис­ментами и топотом ног, которыми присутствовавшие выразили свой восторг и полное одобрение решения присяжных. Публика с улицы хлынула в зал. Защитника Засулич, присяжного поверенного Алекса­ндрова, принялись качать, а затем на руках вынесли на улицу и про­несли несколько кварталов.

Незадолго перед тем возникший революционный Союз «Земля и воля» выпустил по поводу оправдания Засулич прокламацию «К рус­скому обществу», где говорилось: «31 марта 1878 г. для России на­чался пролог той великой исторической драмы, которая называется судом народа над правительством... В этот день разрыв русского об­щества с правительством выразился de facto в здании окружного суда оправдательным приговором присяжных и поведением публики, ап­лодировавшей приговору. Присяжные отказались обвинить ту, кото­рая решилась противопоставить насилию насилие».

Адвокат Александров в речи на процессе подчеркивал, что «физи­ономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести». 31 марта 1878 г. русское добропорядочное, законопослушное, по большей части либерально настроенное общество в лице жюри при­сяжных, состоявшего на процессе Засулич из чиновников и купцов, «по убеждению совести» признало террористический акт «подвигом гражданской доблести».

Оправдание Веры Засулич было по существу антиправительствен­ной демонстрацией. Таким образом русское общество за неимением других средств выразило глубокое недовольство политикой прави­тельства, переходящего от реформ к реакции. Вместе с тем вердикт присяжных имел громадное значение для внутренней борьбы в стане русских радикалов. С самого зарождения пореформенного революци­онного движения, известного под общим наименованием «народниче­ства», в нем ясно обнаружились два глубоко несходных течения. Исто­рическая литература советского времени, вслед за Лениным, выстро­ившим теорию трех этапов революционного движения в России, в спорах между участниками «разночинского этапа» видела только так­тические расхождения. На самом деле за разногласиями относительно характера грядущей революции и отношений интеллигенции и народа просматриваются два противоположных идеала будущего обществен­ного устройства. Оправдав Засулич, общество дало своеобразный карт-бланш одному из этих радикальных течений, ослабляя и отталки­вая на обочину общественной жизни другое.

«...Социализмом к свободе»

Петр Чаадаев в «Философических письмах» впервые сформулировал тезис, оказавший огромное влияние на всю последующую российскую общественную мысль. Открытие его заключалось в преимуществах русской отсталости. Россия отстала от Европы, но именно «поэтому нам незачем бежать за другими... Мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам».

Русская революционная мысль вслед за европейской уже в 40-е гг. XIX века усваивает идеал социализма. Один из первых русских по­литических эмигрантов Александр Герцен, выступая против евро­ пейского буржуазного «мещанства», отвергая общество «ничем не обуздываемого стяжания», видел в социализме новое евангелие. «По­разительное сходство современного состояния человечества с предше­ ствующими Христу годами... — записывает Герцен в 1844 г. — В на­ше время социализм и коммунизм находятся совершенно в том же по­ложении, они предтечи нового мира общественного, в них рассеянно существуют membra disjecta (Разъединенные члены (лат.)) будущей великой формулы».

Но если в передовых странах Европы, испытавших все ужасы первоначального капитализма, путь к социализму связывался с борьбой пролетариата, то для России открывалась возможность из­бежать «язвы пролетариатства» и мук, связанных со становлением капиталистических отношений. Отставшая Россия могла не только догнать, но и перегнать просвещенную Европу, срезав угол на новом историческом повороте. Россия может и должна миновать капита­лизм, было бы странно, убеждал Герцен, «повторять теперь всю длинную метаморфозу западной истории, зная вперед le secret de la comedie (Секрет Полишинеля, то есть тайна известная всем (франц.). Здесь — развязка)».

Практическая возможность такого рывка связывалась с тем, что к моменту европейского поворота в сторону социализма Россия сумела сохранить «свою незаметную скром!гую общину, т. е. владение сооб­ща землею, равенство всех без исключения членов общины, братский раздел полей по числу работников и собственное мирское управление своими делами».

Перспективы русской общины многим вовсе не казались блестя­щими. Другой эмигрант, ярый западник и теоретик анархизма Миха­ил Бакунин, упрекал Герцена и его друзей в том, что они «запнулись за русскую избу, которая сама запнулась да и стоит века в китайской неподвижности», и иронически вопрошал: «почему эта община, от ко­торой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжении 10 веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме само­го печального или гнусного рабства?» Сам же, впрочем, и предлагал ответ: «в ней нет свободы, а без свободы!, вестимо, никакое общест­венное движение немыслимо».

Но для Герцена существующая община — хранительница социаль­ного равенства — не идеал, а только зародыш будущего общественно­го строя. Наличная русская община обладает чудовищным недостат­ком. Она сковывает индивидуальную свободу. Между тем идеал соци­ализма предполагает, с точки зрения Герцена, необходимость «сочетания личной независимости, без которой нет свободы, с обще­ственной тягой, с круговой порукой, без которых свобода делается од­ним из монополей собственника». В годовщину революции 1848 г., выступая на митинге, организованном европейскими социалистами, Герцен так представлял возможность согласования «личной свободы с миром». Каждый член общины, утверждал Герцен, должен потребо­вать себе «все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая при том прав, которые он имеет как член общины».