материалов и выработать об­щие положения грядущей реформы. Для этого нужны были иные чи­новники и иные идеи.

Новые деятели обнаружились в окружении лидера либеральной бюрократии Николая Милютина, ставшего в 1858 «временно исполня­ющим должность» министра внутренних дел. Новые идеи были поче­ рпнуты из его программы освобождения крестьян, изложенной еще в записке 1856 г. и тогда же отвергнутой царем. Доработанный вместе с Кавелиным проект был подписан Александром 1 февраля 1859 г., а 17 февраля царь утвердил предложение Ланского и Ростовцева о соз­дании специального органа — Редакционных комиссий под председа­тельством Ростовцева — для окончательной доработки предложений с мест и подготовки общего проекта реформы.

Так в начале 1859 г. произошел третий и последний скачок в под­готовке отмены крепостного права — создание качественно нового ор­гана в системе российской государственности, который подготовил не только крестьянскую, но и отчасти другие Великие реформы. Скром­ное название «Редакционные комиссии» (комиссий было две, но рабо­тали они как единый орган) было выбрано в значительной степени для маскировки и поддержания у членов главного комитета убежде­ния в том, что создается его «второстепенная комиссия» (выражение императора). Между тем современники сразу поняли значение про­исшедшего. Член комиссий Петр Семенов-Тян-Шанский характери­зовал их как учреждение «доселе небывалое» в России, независимое и самостоятельное. Соратник Герцена Николай Огарев признавался: «глядя на подписи в журналах Комиссий, сердце радуется, что встре­чаешь имена людей бескорыстных и образованных, а не встречаешь, как в Главном комитете, имена людей бездарных и неблагонамерен­ных в крестьянском вопросе». В системе высших органов власти Ре­дакционные комиссии заняли особое место, так как подчинялись че­рез Ростовцева непосредственно императору. По выражению одного из их членов, они представляли «как бы отдельное в государстве временное учреждение». Сам же Александр считал их «органами прави­тельства».

Состав Редакционных комиссий, подобранный Ростовцевым с по­мощью Милютина и Семенова и утвержденный царем, был уникален: в них вошли 17 представителей министерств и ведомств и 21 незави­ симый общественный эксперт из местных помещиков или специалис­тов (ученых, публицистов) по крестьянскому вопросу. Всего было 39 человек, дворян 35—40 лет, высокообразованных и в большинстве своем помещиков. Деятели эти принадлежали в массе к одному с ца­рем поколению, среди них были как чиновники, так и главы различ­ных общественных течений — например, западник Кавелин и славя­нофил Самарин. Их всех объединяла программа реформ сверху.

Подлинным лидером Редакционных комиссий стал Николай Милю­тин — ему удалось организовать работу с невиданной для тогдашнего го­сударственного аппарата интенсивностью (за полтора года — 409 засе­ даний; для сравнения — Главный комитет за 1858 г. собирался 28 раз) и результативностью. Милютин буквально «гнал» работу комиссий, ру­ководствуясь убеждением, что русские реформы надо проводить быст­ро, а когда возникали споры и разногласия, останавливал их словами «сейчас не время для разногласий, хорошо, если успеем бросить семя». Современники высоко оценили эти труды. Некрасов посвятил Н.А. Ми­лютину стихотворение «Кузнец»:

«Чуть колыхнулось болото стоячее, Ты ни минуты не спал.

Лишь не остыло б железо горячее, Ты без оглядки ковал.

В чем погрешу и чего не доделаю, Думал — исправят потом.

Грубо ковал ты, но руку умелую Видно доныне во всем.

С кем ты делился душевною повестью, Тот тебя знает один.

Спи безмятежно, с покойною совестью, Честный кузнец-гражданин».

«Грубая ковка» программы Милютина и Редакционных комиссий была государственнической, бюрократической и патерналистской. В ней самой были заложены противоречия и ограничительные пределы дальнейшего хода реформ — например, ставка на инициативную роль монархии при отсутствии гарантий продолжения реформ, или стрем­ление создать крестьянина-собственника в будущем при консервации общины с ее архаичными переделами, круговой порукой и коллектив­ной собственностью. Сохранялась и сословная неполноправность крестьян, которым запрещалось отказываться от надельной земли.

Разработанная почти за полгода, программа Редакционных ко­миссий уже осенью 1859 г. подверглась резкой критике с разных сторон. Правительство решило не обсуждать ее в губернских комите­тах, чтобы избежать противодействия консервативного большинства помещиков. Поэтому в Петербург были в две очереди вызваны предс­тавители с мест, но и тут одни выступили против выкупа полевой земли крестьянами, их самоуправления и уничтожения вотчинной власти помещиков, другие — за выкуп при условии отрезки полови­ны надела и в то же время за широкие реформы местного самоуправ­ления, суда, просвещения и т. д. Хотя вместе им собраться не разре­шили (Александр боялся конституционных требований, а Милютин «со товарищи» опасались за свою программу), в личных устных выс­туплениях перед комиссиями депутаты энергично нападали на заня­тую верховной властью позицию арбитра во взаимоотношениях меж­ду сословиями. В трудах Редакционных комиссий консерваторы ус­мотрели «коммунистические начала» (т. е. защиту интересов крестьян в ущерб помещикам), а либералы намекали на необходимость консти­туции и «увенчания здания». Милютин в ответ на это заявил: «Никог­да, пока я стою у власти, я не допущу каких бы то ни было притязаний дворянства на роль инициаторов в делах, касающихся интересов и нужд всего народа. Забота о них принадлежит правительству; ему и только ему одному принадлежит всякий почин в каких бы то ни было реформах на благо страны».

В итоге правительство, опасаясь противодействия как левых, так и правых, приняло чисто российское «соломоново решение» — запре­тить обсуждать крестьянский вопрос в уездных и губернских дворян­ских собраниях. Унковский, подводя итоги работы Редакционных ко­миссий, их главной ошибкой назвал стремление «ослабить плантатор­скую партию» путем «устранения гласного обсуждения вопроса» в комитетах, чем комиссии, по его мнению, ослабили самих себя и во­обще сторонников реформ. Трудно не согласиться с этим выводом, но это, видимо, неустранимый изъян самодержавно-бюрократического реформаторства.

Подготовленные комиссиями положения крестьянской реформы в октябре 1860 г. поступили в Главный комитет, а затем и Государ­ственный совет, где подверглись правке консерваторов. Размеры зе­мельных наделов освобождаемых крестьян были существенно уреза­ны, повинности повышены, выросли и выкупные платежи. По выра­жению царя — «все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, было сделано».

Наконец, 19 февраля 1861 г., в шестую годовщину восшествия на трон, Александр II подписал Манифест и Положения о крестьянской реформе. Показательно, что накануне к Зимнему дворцу были стяну­ты войска, ночевал император не в своей спальне, а у заднего подъез­да дворца приказано было держать наготове двух резвых лошадей — «Баязета серого и Адраса бурого» — на случай необходимости спасения государя. Но и подписанный Манифест держали в секрете еще две не­дели, дожидаясь протрезвения народа после окончания масленицы, и огласили только в Прощеное воскресенье 5 марта 1861 г., последний день перед великим постом.

Вот как вспоминал об этом будущий революционер и анархист, а тогда паж второго класса Пажеского корпуса князь Петр Кропоткин: «Я лежал еще в постели, когда мой денщик Иванов вбежал с чайным подносом в руках и воскликнул: — Князь, воля! Манифест вывешен в Гостином дворе... — Ты сам видел манифест? — Да. Народ стоит кру­гом. Один читает, а все слушают. Воля!

Через две мшгуты я уже оделся и был на улице. — Кропоткин, во­ля! — крикнул входивший в корпус товарищ. — Вот манифест. Мой дядя узнал вчера, что его будут читать за ранней обедней в Исаакиевском со­боре. Народа было немного, одни мужики. После обедни прочитали и раздали манифест. Когда я выходил из собора, много мужиков стояло на паперти. Двое из них, в дверях, так смешно мне сказали: 'Что, барин? Теперь фиють!' Товарищ мимикой передал, как мужики указали ему дорогу. Годы томительного ожидания сказались в этом жесте выпрова­живания барина. Я читал и перечитывал манифест. Он был составлен престарелым московским митрополитом Филаретом напыщенным язы­ком. Церковнославянские обороты только затемняли смысл.

Но то была воля, без всякого сомнения, хотя и не немедленная. Крестьяне оставались крепостными еще два года, до 19 февраля 1863 года; тем не менее было ясно одно: крепостное право было уничтоже­но, и крестьяне получают надел. Им придется выкупать его, но пятно рабства смыто. Рабов больше нет. Реакции не удалось одержать верх».