было организовать выборы в собрание из 100 «персон» по всей стране? Кто мог избирать и изби­раться? Перед кем такой избранник отвечал бы? Какие именно воп­росы были бы в компетенции такого собрания и как его деятельность сочеталась бы с практикой «общего совета» с генералитетом и шляхе­тством? Как разграничивались бы его полномочия с «Вышним прави­тельством» и императором, о котором проекты вообще не считали нужным упоминать?

Но кто же решал судьбу империи в зимней Москве 1730 г.? Там присутствовало примерно 2/3 «чинов» первых четырех классов (74 чел.), т. е. те, кто реально держал в руках власть в стране. Кроме «ге­ нералитета», в спорах участвовало еще около 500 дворян низших ран­гов — они оставили свои подписи на проектах и засвидетельствовали знакомство с «кондициями».

Сейчас мы располагаем сведениями о чине и служебном положе­нии большинства дворян (85%), подписавшихся под «проектом 364»; известны также возраст и имущественное положение примерно поло­ вины из них. Эти данные дают возможность представить «коллектив­ный портрет» участников «проекта 364». Из 318 человек, чины кото­рых нам известны, 58% принадлежали к среднему звену по Табели о рангах: полковники и коллежские советники, подполковники, майо­ры и коллежские асессоры, капитаны. Из лиц с известным нам воз­растом (127 из 185) 69% составляют люди зрелые и пожилые (51 чел. в возрасте 41—50 лет и 76 в возрасте 51—60 лет). Почти половина из тех, данными о чьем землевладении мы располагаем (73 чел. из 153), обладали имениями с количеством крепостных от 101 до 500 душ, у 32 чел. было более 500 душ, у 39 — менее 100 душ, у 9 чел. вот­чин не было.

Получается, что в оппозиции Верховному тайному совету были те, кто составлял «становой хребет» российской государственности — опытные и зрелые (с осторожностью можно сказать, что и не самые бедные) офицеры и чиновники, занимавшие средние командные должности в армии и государственном аппарате. Заметно меньше представлена дворянская молодежь, зато довольно высока доля от­ставных — 26% (78 из 303 участников с известным нам служебным положением).

Среди них были посланные в свое время за границу «пенсионеры»; капитаны и лейтенанты нового флота; боевые офицеры, заканчивав­шие карьеру на мирных должностях провинциальных воевод. Рядом стоят имена верных денщиков Петра I и проворовавшихся чиновни­ков. В центр событий попали вызванные на смотр армейские офице­ры и другие «командированные» — ожидавшие новых постов бывшие прокуроры или назначенные Сенатом для сбора недоимок в провин­циях офицеры. Уничтожавший власть императора проект подписали чины московской полиции во главе с обер-полицмейстером, а вместе с ними — начинавшие карьеру камер-юнкеры. Рядом со старинными чинами «стольников» и «жильцов» подписи ставили представители иного поколения — обучавшийся в Париже и прикомандированный к Академии наук (и одновременно — французский шпион) Алексей Юров и «архитектурного и шлюзного дела мастер» Иван Мичурин.

Смешение имен, чинов, карьер, поколений, знатности и «подлос­ти» не дает однозначного ответа на вопрос — что заставило этих людей вступить в «политику». Можно отметить только отраженное во всех проектах осознание сословных шляхетских интересов. Но вопрос о власти расколол «генералитет». В числе членов Совета находились два российских фельдмаршала — М.М. Голицын и В. В. Долгоруков. На стороне их противников оказался весь наличный «русский» состав высшего армейского командования: три генерал- лейтенанта и шесть генерал-майоров. На стороне «оппозиции» оказались трое из шести сенаторов — И.Г. Головкин, В.Я. Новосильцев, А.М. Черкасский.

Среди подписавших «проект 364» мы находим президентов нес­кольких коллегий и их советников; руководителей других учреждений (главу Доимочной канцелярии, обер-прокурора Синода; начальника Оружейной и Мастерской палаты). Таким образом, в рядах оппози­ции оказалось руководство не только армии, но и центрального госу­дарственного аппарата. Наконец, в рядах оппозиции выступили вли­ятельные придворные — камергеры А.Г. Строганов, С.Г. Нарышкин, С.В. Лопухин; старый обер-гофмейстер Петра I и Екатерины I, быв­ший глава Дворцовой канцелярии М.Д. Олсуфьев и ее нынешний ди­ректор гофмейстер А. Елагин.

Как и о чем спорили дворяне в условиях небывалой «гласности»? Редкие письма и следственные дела эпохи донесли до нас отзвуки дис­куссий. Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик (один из соз­ дателей коллежской системы центрального управления в России), по словам сослуживцев, радовался, что «не будут иметь впредь фаворитов таких как Ментиков и Долгорукой», и мечтал «о правительстве как в Швеции». На это асессор Рудаковский «ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия кроме единого Бога и одного государя у многих под властью быть не пожелает».

Капитан-командор Иван Козлов тоже был доволен: императрица может по своей воле потратить только выделенные ей 100 000 руб., «.. .а сверх того, не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому...». Но подписи самого автора под проектами нет, хотя он был в это время в Москве и даже удостоился аудиенции в Верховном тайном совете. Рисковать карьерой желали не все, как не все интересовались заморскими порядками. Многие культурные на­чинания затронули лишь узкий слой дворянства. Если для просвещен­ного Феофана Прокоповича Гуго Греции был «славным законоучите­лем», то в дворянской массе скорее можно было услышать:

«Гроциус и Пуфендорф и римские правы —

О тех помнить нечего: не на наши нравы».

Отсюда и иной уровень споров. «В смысле укора неограниченной власти в России, — докладывал датский посланник Вестфален, — выс­тавляют случай, бывший в правление царицы Екатерины. В кратков­ ременное свое правление она израсходовала для своего двора венгерс­ких вин на 700 000 рублей и на 16 000 рублей данцигских водок в то самое время, когда тысячи ее подданных терпели недостаток в насущ­ном хлебе. На этот рассказ люди иных воззрений отвечают: 'Одна ласточка весны не составляет'».

«Батюшка де мой з другими... не хотел было видеть, чтоб госуда­рыня на престоле была самодержавная. А генерал де Ушаков — пере­метчик, сводня; он з другими захотел на престол ей, государыне, быть самодержавною. А батюшка де мой как о том услышал, то де занемог и в землю от того сошел», — передавала состояние генерала Г.Д. Юсу­пова его дочь, сосланная в том же 1730 г. по доносу родного брата за то, что собиралась «склонить к себе на милость через волшебство» но­вую императрицу. Князь Юсупов, как и «другие» из генералитета, был не против умерить власть императрицы, хотя отнюдь не был «конституционалистом» — просто «наперед слышал, что она будет нам неблагодетельница». Видимо, для знатного генерала, как и для мелко­поместного служивого, сравнение достоинств той или иной загранич­ной «формы правления» отступало на задний план перед простыми и понятными примерами. И примеры эти «работали» как против «верховников», так и против «конституционалистов».

Пока члены Совета молчали (ни один из их планов не оглашался и не обсуждался), подняли головы их противники — те, кто не желал никаких перемен. Талантливый публицист и «имиджмейкер» петро­вской монархии архиепископ Феофан Прокопович умело обращался к разным уровням восприятия в своей агитации против Верховного тайного совета: «Все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие. И везде в одну, почитай, речь говорено, что если по желанию оных господ сделается (от чего сохранил бы Бог!), то крайнее всему отечеству настоит бедство. Самим им господам нель­зя быть долго с собою в согласии: сколько их есть человек, чуть ли не столько явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда на многая княже­ния расторгнена, бедствовала».

Для одних здесь на первое место выставлялись «лакомство и влас­толюбие» «верховников» — семейство Долгоруковых использовало свою близость к трону для обогащения. Для более грамотных Феофан приготовил ссылку на эпоху раздробленности страны: утверждение у власти нескольких знатных родов грозит распадом империи! Эти уг­розы действовали — казанский губернатор Артемий Волынский имен­но так и оценивал доходившие из Москвы новости: «Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного государя десяти самовластных и силь­ных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать».

Иной же опыт государственности, похоже, не вспоминался. Дво­рянские проекты не упоминали ни Земские соборы XVI—XVII вв., ни попытки ограничения самодержавия в эпоху Смуты. Воспитанным в эпоху реформ участникам событий было трудно ломать созданную са­мим Петром Великим государственную машину. И это обстоятельство умело использовалось их противниками. Дипломаты отмечали: имя Петра I