комплектования. Прибывшие в полк мужики-рекруты включались не только в официальные структу­ры (батальоны и роты), но и в привычные для них формы организа­ции — солдатские артели с круговой порукой. Эти черты делали рус­скую армию XVIII в. социально и национально однородной и перено­сили в нее свойства привычного для крестьянина жизненного уклада. Вместе с солдатами пожизненную службу несли дворяне-офицеры — так же, как их предки-помещики в XVI—XVII вв. Сохраняя тяжелую пожизненную службу, петровская европеизация не давала «шляхет­ству» гарантий, в том числе — от телесных наказаний и регламентации личной жизни.

Петр отказался от шведской модели местного самоуправления (с кирхшпилем-приходом, управляемом кирхшпильфогтом вместе с пастором и выборными от крестьян): «...и с крестьян выборным при судах и у дел не быть для того, что всякие наряды и посылки бывают по указом из городов, а не от церквей, к тому жив уездех ис кресть­янства умных людей нет». Начальником низшей административной единицы — дистрикта — стал выборный из дворянства земский комис­сар. Его, в свою очередь, контролировал командир размещенного в данной местности на «вечные квартиры» полка. Эти же части стали параллельной гражданской военной администрацией и полицейскими командами по сбору податей и поимке беглых крестьян.

Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих фон Фик (это он со­бирал в Швеции материалы для коллежской реформы) представил Петру проект Регламента Главного магистрата. Этот проект предпо­лагал настоящее городское самоуправление, а Главный магистрат только координировал бы деятельность самостоятельных городских магистратов. Петр и здесь пошел традиционно российским путем. В русских городах в 1723—1724 гг. появились магистраты. Однако сла­бость российского купечества не позволила им стать такими же реаль­ными органами управления, какими они были в Западной Европе. Их задачей стало выполнение полицейских обязанностей: выявлять пришлых людей без «покормежных писем»; выдавать паспорта; орга­низовывать полицейские наряды во главе с десятскими и сотскими; искоренять «праздных и гулящих», «понуждать» их «к каким возмож­но художествам и ремеслам или работам».

У этого «самоуправления» не было реальных, гарантированных законом источников доходов, что делало невозможным развитие местной экономики и инфраструктуры — «покровительство» ману­фактурам и рукоделиям, развитие «художеств» и торгов, учреждение бирж, ярмарок, школ, богаделен, обеспечение пожарного «охране­ния», чистоты улиц и ремонта мостов. Прибывший в город со своим отрядом офицер или местный воевода мог отдавать приказания бесп­равному «бурмистру», а то и поколотить его. Закон предписывал ма­гистратам прежде всего собирать «положенные с них доходы»; к тому же это «самоуправление» было поставлено под контроль бюрократи­ческого «министерства городов» — Главного магистрата.

Родовитое дворянство сохранило за собой ключевые государствен­ные посты первых четырех рангов. Бюрократический аппарат оттор­гал несовместимые с ним новшества вроде коллегиальности. Каково было, например, на заседании Военной коллегии безвестному полков­нику Пашкову спорить с генерал- фельдмаршалом и личным другом государя Меншиковым? Независимый от администрации суд вскоре после смерти Петра был упразднен еще и по причине невозможности найти потребное количество юристов. Дело доходило до того, что в Сибири судьей назначили человека, судимого за два убийства и нахо­дившегося под следствием за третье — как единственного грамотного и знакомого с юриспруденцией.

Оборотной стороной выдвижения новых людей стало снижение уровня профессионализма чиновников при возрастании их амби­ций — теперь карьера обещала «беспородному» разночинцу и богат­ство, и дворянский титул. Дьяки и подьячие XVII в. взятки брали умереннее и аккуратнее, а дело свое знали лучше, чем их европеизи­рованные преемники, отличавшиеся полным «бесстрашием» в злоу­потреблениях.

В записках Генриха фон Фика приведен портрет такого «нового чиновника», с которым ему пришлось встретиться в Сибири. «Молодой двадцатилетний детинушка», прибывший в качестве «комиссара» для сбора ясака, на протяжении нес­кольких лет «хватал все, что мог». На увещания честного «немца» о наказании за хищения «он мне ответствовал тако: 'Брать и быть повешенным обое имеет свое время. Нын­че есть время брать, а будет же мне, имеючи страх от ви­селицы, такое удобное упустить, то я никогда богат не бу­ду; а ежели нужда случится, то я могу выкупиться'. И когда я ему хотел более о том рассуждать, то он просил меня, чтоб я его более такими поучениями не утруждал, ибо ему весьма скушно такие наставлении часто слушать» (цит. по: Сафронов Ф.Г. Ссылка в Восточной Сибири в первой половине XVIII в. // Ссылка и каторга в Сибири. Новосибирск, 1975. С. 28-29).

Уже при жизни Петра были казнены сибирский губернатор М. Га­гарин, глава всех фискалов А. Нестеров (1722), сенатор Г. Волконс­кий; беспрерывно находился под следствием Меншиков. В последний год жизни Петр приказал расследовавшему дела о казнокрадстве гене­рал-фискалу Мякинину «рубить все дотла», но это едва ли помогло. За сотни и тысячи верст от Петербурга воеводы и прочие должностные лица становились совершенно неуправляемыми.

Сенаторская ревизия графа А.А. Матвеева в 1726 г. вскрыла «упущения казенных доимков» на 170 тыс. руб. только по одной Вла­димирской провинции, бездействие судов и произвол «особых нравом» начальников. «Непостижимые воровства и похищения не токмо ка­зенных, но и подушных сборов деньгами от камериров, комиссаров и от подьячих здешних я нашел, при которых по указам порядочных приходных и расходных книг здесь у них отнюдь не было, кроме валя­ющихся гнилых и непорядочных записок по лоскуткам», — таким уви­дел ревизор «регулярное государство» изнутри.

При этом петровская административная система не выработала строгих норм компетенции и ответственности. Субординация госуда­рственных «мест» и нормальное «течение» дел постоянно нарушались, чему немало способствовал сам император. Множество рапортов и жалоб шло прямо в Кабинет, а оттуда выходили — минуя Сенат и коллегии — именные указы и устные распоряжения царя. Заключить «ра­боту» монарха в определенные правовые рамки Петр не мог и не же­лал — это означало бы ограничение самого принципа самодержавия, закрепленного в Воинском уставе 1716 г.: «Его величество есть са­мовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».

Петр провозглашал принципы «разума» и «порядка», по которым должно строиться государство и жизнь его обитателей; личным при­мером стремился утвердить идеал сознательной службы «общему бла­гу»; но он не представлял себе возможности определения этого поряд­ка (лицами или учреждениями) иначе, как по его воле. Юношеские впечатления от заморской «вольности» у Петра остались надолго, но в зрелом возрасте он не мыслил ее применения для своих подданных. Простота обихода, демократизм в общении с людьми самого разного положения, даже пренебрежение традицией лишь сильнее оттеняли его право наставлять их «яко детей» и требовать беспрекословного послушания.

«Петр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: 'Говорят чужестранцы, что я по­велеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданны­ми, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в се­бе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающий вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели то­му — вы. Полезное слушать рад я и от последняго подданно­го; руки, ноги, язык не скованы. Доступ до меня свободен — лишь бы не отягощали меня только безделъством и не отни­мали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть до­вольны; узда им — закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру'» (Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891. С. 82).

Петр был убежден в том, что его армия — наиболее совершенный механизм управления, и стремился распространить армейские поряд­ки на все государственное устройство. Царь желал, чтобы все дворяне прошли эту школу — если не в полках, то, по крайней мере, в граж­данских канцеляриях.

Указ 1714 г. о единонаследии предписывал не дробить дворян­ские имения и передавать их только одному из сыновей; безземельные наследники должны были поступать на службу. Этот же закон ликви­ дировал разницу между поместьем и вотчиной, но одновременно предписывал «не продавать и не закладывать» дворянские земли, за исключением «крайней нужды», т. е. прямо ограничивал дворянское право собственности. Другие указы не дозволяли безграмотным недо­рослям жениться, не разрешали производить в офицеры не служив­ших рядовыми в гвардейских полках, запрещали не служившим по­купать земли и крестьян. Воинский устав был принят как образец для гражданских учреждений и служащих. Должностные преступления чиновников были приравнены к измене, большинство из них кара­лось смертной казнью.