ведомство и пресекали все попытки сопротивления правительствен­ному курсу «сверху» или «снизу». Главный судья Преображенского приказа, жестокий, но неподкупно честный «князь-кесарь» Ф.Ю. Ромодановский даже замещал царя на время отъезда и сообщал ему о своей деятельности коротко и ясно: «Беспрестанно в кровях омываем­ся». Процедура следствия по политическим делам оканчивалась мас­ совыми расправами: в результате стрелецкого восстания 1698 г. было казнено 1091 чел.; из 500 человек, привлеченных по делу о восста­нии в Астрахани (1706), 365 были приговорены к повешению, отсе­чению головы, колесованию.

Контроль «сверху» Петр дополнял надзором «снизу». Основным средством для этого в централизованной системе было всемерное по­ощрение доносительства; в 1713 г. государь впервые обязался лично принимать и рассматривать доносы и призвал подданных «без всяко­го б опасения приезжать и объявлять... самим нам» о «преслушниках указам» и «грабителях народа». За такую «службу» доносчик мог полу­чить имущество виновного, «а буде достоин будет — и чин», т. е. но­вый социальный статус. Присяга обязывала подданного доносить — «благовременно объявлять» — о всяком «его величества интереса вре­де и убытке».

Усилия Петра не пропали даром. Донос стал для власти эффектив­ным источником информации о реальном положении вещей в далекой провинции, а для подданных — единственным доступным путем посчитаться с влиятельным обидчиком. Можно представить себе, с каким чувством «глубокого удовлетворения» обыватели сочиняли бу­магу (а чаще по неграмотности объявляли «слово и дело» устно); в ре­зультате воевода, офицер, а то и бедолага-сослуживец могли угодить под следствие. «По самой своей чистой совести, и по присяжной долж­ности, и по всеусердной душевной жалости... дабы впредь то Россия знала и неутешные слезы изливала», — восторженно доносил подья­чий Павел Окуньков на соседа-дьякона, что тот «живет неистово» и «служить ленитца».

Реформы сделали общество более мобильным. Царь обладал уме­нием выбирать толковых помощников; его «птенцы» быстро приобре­тали опыт и делали стремительную карьеру. Артемий Волынский в 15 лет стал солдатом, в 27 — полномочным послом в Иране, в 30 — пол­ковником и астраханским губернатором. Поступивший на русскую службу бедный немецкий студент Генрих Остерман благодаря своим способностям и знанию языков в 25 лет стал уже тайным секретарем Посольской канцелярии, а в 40 — вице-канцлером и фактическим ру­ководителем внешней политики России.

«Школой» для большинства деятелей той эпохи послужила гвар­дия. Гвардейцы Петра выполняли самые разные поручения: форми­ровали новые полки, проводили первую перепись, назначались пос­ланниками, ревизорами и следователями по особо важным делам. Простой сержант посылался (с правом личной переписки с царем) «для понуждения губернаторов и прочих правителей в сборе всяких денежных сборов» и делал выговор почтенному губернатору в гене­ральском чине. Символом доверия к гвардейцам стало включение 24 офицеров Преображенского полка в число судей над царевичем Алек­сеем: рядом с вельможами подпись под приговором сыну своего госу­даря поставил прапорщик Дорофей Пвашкин.

«Петровское наследство»

Сын Петра I от нелюбимой и сосланной в монастырь Евдокии Ло­пухиной не смог — или не захотел — быть таким наследником, кото­рого отец желал видеть; «омерзение» к образу жизни Петра пере­росло у сына в неприятие его преобразований. В 1715 г. в день похорон жены Алексей получил «Объявление сыну моему», которое после обвинений в лени и нежелании заниматься государственны­ми делами завершалось угрозой: «...известен будь, что я весьма те­бя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын...».

Итогом затянувшегося конфликта стало бегство царевича за гра­ницу, пресеченное блестящей операцией русской дипломатии. Затем последовали разыгранный в Кремле спектакль прощения, отречение от престола, следствие в застенках Тайной канцелярии, смертный приговор и загадочная смерть в Петропавловской крепости. Какими бы ни были последние часы жизни Алексея, в народном сознании царь мог выглядеть убийцей сына. Ветераны Петровской эпохи, как солдат Навагинского полка в Кизляре Михаил Патрикеев, спустя много лет рассказывали собеседникам: «Знаешь ли, государь своего сына своими руками казнил».

До недавнего времени эти события оценивались как разгром реак­ционных сил, знаменем которых был Алексей. Такой трактовке спо­собствовало единственное издание материалов «дела» в XIX веке, где текст документов правился с целью устранения информации о сочув­ствовавших царевичу представителях петровской знати.

Современные исследования «дела» показывают, что царевич не организовывал заговора против отца, но ждал своего часа. При дворе к середине 1710-х гг. сложились две противоборствовавшие «пар­тии»: во главе первой стоял А.Д. Меншиков, другую возглавляло се­мейство Долгоруковых, приобретавшее все большее влияние на царя. К взрослевшему наследнику тянулись лица из ближайшего окруже­ния Петра, в их числе фельдмаршалы Б.П. Шереметев и В.В. Дол­горуков, сенаторы Я.Ф. Долгоруков и Д.М. Голицын. Эта «оппози­ция» готовилась после кончины Петра возвести отрекшегося по воле отца от престола Алексея на трон или сделать его регентом при свод­ном младшем брате Петре.

Труднее говорить о планах оппозиции. Некоторые авторы счита­ют возможным охарактеризовать эту группировку как «умеренных реформаторов европейской ориентации». Выводы эти кажутся обос­нованными применительно к таким личностям, как моряк Александр Кикин или боевой генерал Василий Долгоруков. Однако проблема в том, что в кругу «сообщников» царевича были также люди, настроен­ные против всяких реформ. Едва ли стоит идеализировать и самого Алексея как политического деятеля. Он как будто хотел отказаться от имперской внешней политики, но в то же время собирался «не жалея ничего, доступать наследства», вплоть до использования военной по­мощи, которую обещал ему австрийский вице-канцлер граф Шенборн. Эти показания историки считают достоверными — тем более что они не были «подсказаны» ему в вопросах следователей.

Как бы сочетались в случае вступления Алексея на престол его на­мерения опереться на духовенство (царевич рассчитывал, что архие­реи и священники его «владетелем учинят»), не «держать» флот и пе­ редать российские войска и «великую сумму денег» в распоряжение Австрии с планами просвещенных реформаторов? К тому же Алек­сей, выступая против реформ отца, унаследовал его темперамент: мог пообещать посадить на кол детей канцлера Головкина и всерьез соби­рался жениться на своей любовнице, крепостной Евфросинье: «Видь де и батюшко таковым же образом учинил». Похоже, приход цареви­ча к власти вызвал бы новые столкновения в имперской верхушке и мог закончиться дворцовым переворотом — или ссылкой, а то и пла­хой для слишком «европейски ориентированных» вельмож. Но из­бранный Петром «силовой» выход из кризиса вместе с устранением законного — в глазах общества — наследника тоже обещал в будущем потрясения.

Созданный в первой четверти XVIII в. мощный механизм власти помог мобилизовать силы страны, в кратчайший срок создать совре­менную промышленность, выиграть тяжелейшую войну, заложить основы светского образования, внедрить ряд культурных инноваций и европеизированный образ жизни. Вместе с тем масштабная модерни­зация не была безоглядным разрывом с прошлым, как бы самому Пет­ру этого ни хотелось.

Успех преобразований во многом был обусловлен как раз тем, что планируемые реформы царь велел приноравливать к местным услови­ям — «спускать с русскими обычаи» — прежде всего, с повышенной ролью государства во всех сферах общественной жизни и «служеб­ным» характером отношений всех социальных слоев с властью. В ре­зультате западноевропейские «образцы» на русской почве приобрета­ли местные черты.

Наиболее совершенным «детищем» Петра стала «регулярная», т. е. единообразно устроенная, обмундированная, вооруженная и обученная, армия. Ее победы сделали Россию великой державой: в 1720 г. страна могла выставить 79 тыс. штыков пехоты и 42 тыс. са­бель кавалерии, мощный артиллерийский парк и инженерные части. В крепостях стояли гарнизонные полки; южные границы охранялись ландмилицией — территориальными войсками, набиравшимися из живших на юге мелких служилых людей-«однодворцев». Помимо ре­гулярных войск, имелись полки казаков, татар, башкир, численность которых достигала 40—70 тыс. чел. Российский флот стал сильней­шим на Балтике: Швеция в завершающую кампанию Северной вой­ны могла вывести в море только 11 линейных кораблей, Россия — 30, оснащенных 2 тыс. пушек, с 10 тыс. матросов и солдат.

В новой армии утвердился рекрутский, а не наемный, как в боль­шинстве европейских стран, порядок