Топтыгин шубою пригревной Неясный растоплял озноб… Откуда он — спорынный сноп На ниве, вспаханной крылами Пустынных ангелов и зорь? Есть горе — сом и короб — горь. Одно, как заводи, зрачки Лопатой плавников взрывает, Седому короб не с руки, А юный горе отряхает, Как тину резвая казарка, Но есть зловещая знахарка С гнилым дуплом заместо рта, Чьи заклинания — песта В ночном помоле стук унылый, В нем плаха, скрежеты, могилы, На трупе слизней черный ужин!.. Я помню месяц неуклюжий Верхом на ели бородатой И по козлиному рогатой, Он кровью красил перевал. Затворник, бледный, как опал, В оправе схимы вороненой, Тягчайше плакал пред иконой Под колокольный зык в сутёмы. А с неба низвергались ломы, Серпы, рогатины, кирьги… Какие тайные враги Страшны лазурной благостыне? 'Узнай, лосенок, что отныне Затворены небес заставы, И ад свирепою облавой, Как волк на выводок олений, Идет для ран и заколений На Русь, на Крест необоримый. Уж отлетели херувимы От нив и человечьих гнезд, И никнет колосом средь звезд, Терновой кровью истекая. Звезда монарха Николая — Златницей срежется она Для судной жатвы и гумна! Чу! Бесы мельницей стучат. Песты размалывают души, — И сестрин терем ворог-брат Под жалкий плач дуваном рушит, Уж радонежеских лампад Тускнеют перлы, зори глуше! Я вижу белую Москву Простоволосою гуленой, Ее малиновые звоны Родят чудовищ на яву, И чудотворные иконы Не опаляют татарву!' 'Безбожие свиной хребет О звезды утренние чешет, И в зыбуны косматый леший Народ развенчанный ведет, Никола наг, Егорий пеший Стоят у китежских ворот! Деревня в пазухе овчинной, Вскормившая судьбу-змею, Свивает мертвую петлю И под зарею пестрядинной — Как под иудиной осиной, Клянет питомицу свою! О Русь! О солнечная мати! Ты плачешь роем едких ос, И речкой, парусом берез Еще вздыхаешь на закате. Но позабыл о Коловрате Твой костромич и белоросс! В шатре Батыя мертвый витязь, Дремуч и скорбен бор ресниц, Не счесть ударов от сулиц, От копий на рязанской свите. Но дивен Спас! Змею копытя, За нас, пред ханом павших ниц, Егорий вздыбит на граните Наследье скифских кобылиц!' Так плакал схимник Савватий! И зверь, печалуясь о брате, Лизал слезинки на полу. И в смокве плакала синичка, Уж без янтарного яичка, Навек обручена дуплу — Необоримому острогу… Ах, взвиться б жаворонком к Богу! Душа моя, проснись, что спишь!.. Но месяц показал нам шиш, Грозя кровавыми рогами, — И я затрепетал по маме, О сундуке, где Еруслан Дозорит сполох-сарафан, Галчонком, в двадцать крепких лет… Прощай, мой пестун, бурый дед! Дай лапу в бодожок дорожный!.. И спрятав когти, осторожно, Топтыгин обнимал меня,
