что же – истина? Спасётся в детский лепет,
в штандр-стоп какой-нибудь, в али-бабу…
А однажды вдруг в античной галерее
встретит нас ударом красного мяча,
рассмеётся: «До чего ж Вы постарели!» -
и – вперёд по галерее, хохоча.
Чтобы мы с тобой не сгинули
в тяжком облаке абсурда,
ты на добром старом зингере
увези меня отсюда -
непрерывной ровной строчкою
по петляющему миру
за какою-нибудь птичкою…
сохрани нас и помилуй!
Было время, жили крохами
мы надежды безотчётной -
ехали, да не уехали
на машинке на печатной,
на беспечной нашей эрике
и на грозном роботроне…
На чужом споткнулись береге
да на общем небосклоне.
Ты крути свое колесико,
жми на все свои педали -
выйдет маленькая песенка
о прекрасной нашей доле,
и забрезжит нам Италия
или, скажем, Гантиади -
развесёлое катание
по одной штормящей глади!
Взгляни-ка вот, какая тишь да гладь
да Божья благодать: петля на горле,
да плаха свежая, да многое другое -
Вы знаете, о чём я… И опять
всё тишь да гладь да Божья благодать.
В жизнь камешком швырнёшь – счастливый плеск,
за ним – счастливый блеск, но вот что странно:
жизнь тотчас затянулась, словно рана,
взгляни-ка вот, как быстро след исчез -
и не понять, о чём был плеск и блеск!
И может быть, теперь там вырос лес,
построен храм – на месте воли бывшей,
и птица поселяется под крышей
и в клюве прут несёт наперевес.
Но нет, скорей всего там вырос лес.
От этого легко сойти с ума -
принять весь мир и тут же опровергнуть…
Но жизни помутневшую поверхность
уже шлифуют: жёстким ворсом – тьма
и мягкой белой ветошью – зима.
Как тогда, как уже никогда -
в детстве, в спальне, да в свежей пижаме! -
поиграем-ка мы в города,
побренчим именами чужими:
помнишь, бусинки в глупых руках -
знай нанизывай, значит, на нитку
да играй на своих облаках,
украшаючи крошку-планетку!
Там, конечно, вдали перевал,
только как туда – не на трамвае ж…
Ах, нигде ты ещё не бывал,
ах, везде ты ещё побываешь:
вот запрыгает бусинка прочь
звонкой косточкой от чернослива -
и потянется ниточка-речь,
и закружит бездомное слово…
А присматривавший за тобой
половинку раскрошит ковриги,
и накормит своих голубей,
и пойдёт побродить по округе.
А в следах у него – города,
а в следах у него – надежды.
И в слезах у него борода,
и в слезах у него одежды.
2003
Всё это старые дела…
Я жил, бессмертия стяжая.
Мало того что жизнь прошла,
она ещё была чужая.
Но я легко смотрю ей вслед…
А этим вот забытым строкам,
пожалуй, уж сто лет в обед -
поздравим-ка их с этим сроком!
Они достаточно лихи,
дружны с хореем и бореем
и чуть скучны, как все стихи.
О, как же быстро мы стареем!
Смотри, какая чепуха:
полдня назад мы были дети -
полдня прошло как полстиха,
и к вечеру нас нет на свете.
А в механизме часовом
сбой так и не был обнаружен…
Но – торжество за торжеством:
сто лет в обед и двести – в ужин.
Между тем летала тема,
как умела и хотела, -
и гулял в ней ветер!
Между кухнею и спальней,
