И мирозданье выпало из рук -
горячим уголечком звёздной пыли.
Золотая колесница,
дорогая, – колеси!
Всё ещё успеет сбыться,
а не сбыться – так разбиться
всё успеет на куски.
Время щедро… – время тщетно
одаряет, господа!
Потому и жизнь волшебна,
что хотя бы горстка щебня
нам обещана всегда.
Оттого-то мы украдкой
каплю-две смахнем со щёк
над одною книгой краткой,
где топорщится закладкой
полувысохший цветок.
Всё это нам нашёптывала жизнь,
ходившая повсюду вместе с нами,
влачившая своё за нами знамя
по площадям и улицам чужим.
Всё – с голоса её, и ничего
не сказано по нашей доброй воле:
собакою скулить сторожевой,
за что прощенья, у кого прощенья? -
и в тщетный шелест шарфа кутать шею,
и палочкой стучать, как инвалид, -
она учила – из доверья к детству -
передавать не слишком близко к тексту
обрывки чудных и бессвязных фраз.
И не вспомнишь уже, что за образ -
так бесплотен, так сух, так далёк!
Вы теперь про какую подробность?
Жизнь беспамятна, как мотылёк.
Всё мечты у неё, всё надежды,
всё ступанья на тоненький лёд:
видишь, новую шляпку надевши,
жизнь себя уже не узнаёт -
сновидения только и копит…
Ан – из ветхой котомки опять
спелым яблочком выскользнет опыт,
да теперь уж его не догнать.
И, когда уже поздно учиться
и учить, – по бессонным глазам
вдруг плеснёт, беспощадно и чисто,
осязаемый зреньем сезам.
Опять мирить и снова разнимать
со счастием беду и с горем радость -
всё то, что мне навязывает март,
со всем, что мне навязывает август!
Кому со мною нравится играть
в игру – такую милую и злую?
Я плащик распахну: вперёд, мой грач,
вперёд, мой плач, – лети, прощай, целую!
И пусть меня теперь бросает в жар -
бросает в жанр… какой? – допустим, фарса:
я буду весел, потому что спасся,
а тем, кто спасся, – ничего не жаль:
они глядят уже с таких вершин,
с которых всё смешно напропалую.
Я плащик распахну: на волю, жизнь, -
будь счастлива, лети, прощай, целую!
Шёл ноябрь, ночь вторая,
и рябины гроздь -
дорогая, догорая,
говорила: «Пусть,
ничего, забудем, бросим,
посмотри, какая осень,
и как тесно красным гроздьям,
и какая грусть!»
Но одна из шумной стаи
тонкая стрела
золотая, залетая
в сердце, пела так:
«Будь смелей на поле боя -
и останутся с тобою
твоё небо голубое
и зелёный стяг!»
Дорогая – догорая,
золотая – залетая…
я не знал, кого мне слушать,
и не слушал их -
я всю ночь мурлыкал вальсы,
танцевал и целовался,
и всю ночь мне удавался
самый лучший стих.
Ваша правда, это всё одно и то же:
циркуль крутит, циркуль крутит фуэте,
только истина– всё проще, всё моложе
в рыхлой сутолоке суток, в суете.
Поцелуи… или нет – рукопожатья,
поздравленья с наступающей весной,
только истина – ей не за что держаться -
не братается ни с вами, ни со мной.
И, пока снега и шубы ветер треплет
и дудит в свою бездонную трубу,
