исчезни, покуда живой,
а то ведь такой каравай-каравай,
такой хоровод роковой!
Вот у этого камня и остановитесь,
ибо нет утешения на стороне,
зачарованный странник, заносчивый витязь
на своём деревянном коне.
Так пристало стоять полевому растенью -
в рукаве укрывая бокал:
тут, по этой дорожке, коротенькой тенью
страх уже не однажды мелькал.
А по этой – гуляла гроза с облаками
в незапамятные времена,
а по этой – отчаянье шло со полками,
и запятнанные знамена.
Но мелькнуло сомнения кроткое жало -
впрочем, не причинивши вреда, -
и своею дорожкой слеза пробежала,
не оставив следа.
Вот вам города древний срез:
тут сияние до небес
из автобуса нумер нуль,
чей водитель прилёг на руль, -
при свечении сих Стожар
я единственный пассажир
в этом городе неживом
на автобусе нулевом.
Это счастья такой оскал,
то, что я так давно искал
между этих земель и тех -
на беспутных моих путях:
сесть в автобус, какой ни тот,
и, поехав себе вперёд,
словно нимбом, нулём блеснуть
в направленьи куда-забудь…
Дескать, взбалмошен и бедов,
снялся – и никаких следов,
и пропал, махнув рукавом,
на автобусе нулевом:
и поди теперь догони
те блуждающие огни -
тот автобус, что пренебрёг
смыслом всех на земле дорог.
Так жизнь рисовала – на ощупь, впотьмах -
круги и квадраты,
был беличьей кисточки жалок размах,
но слёзы – крылаты,
и было легко воспарять на слезах
в пространство кривое -
и там спотыкаться на самых азах
любви и неволи.
Из рабства взываю, весёлый Господь:
по горним ступеням
веди мою праздную глупую плоть
куда не успеем,
серебряный шелест сухой мишуры
метя по сусекам, -
в иные миры, на иные пиры,
к иным человекам!
Но ночи воскресной пустынная гладь,
наездник ты бранный,
тебе для того, чтобы перевязать
свежайшие раны,
а завтра – над тою же над мостовой
нестись, как над бездной…
И – весь растерявшийся, полуживой -
вослед будет снова качать головой
твой ангел железный.
Ни опоры ни единой
в этой книге лебединой -
книга, улетай!
Он держал тебя при доме,
он кормил тебя с ладони
пылью золотой.
Он был весел и отчаян,
он души в тебе не чаял -
да недоглядел:
ты теперь уже большая
и, на волю поспешая,
ищешь свой предел.
А ему сидеть на ветке,
а ему глотать таблетки,
прогоняя стресс -
то цикадой, то цитатой,
то ещё какой крылатой
живностью с небес.
Он теперь тяжёл и мрачен,
раздражён и одурачен -
чем? Да пустяком:
что все дети подрастают
и все книги улетают
в небо прямиком.
…а ещё был такой темноглазый предмет
с очень длинным названьем:
он стоял и мерцал, он умел говорить
языком человечьим,
у него на груди было много цепей -
и все цепи звенели,
у него было два небольших колеса,
