еврейской реформе, которые отчасти повлияли потом на русских реформаторов, столкнувшихся со сходными проблемами ровно десятью годами позже. Эти дебаты развивались в двух основных направлениях – экономическом и социальном.
Обсуждение экономических вопросов носило куда более откровенный характер, чем дискуссия по социальным проблемам. Представители городских сословий, которым евреи составляли конкуренцию, не могли придумать ничего остроумнее прямой дискриминации и изгнания. И хотя прогрессивные деятели нуждались в политической поддержке бюргерского сословия, они не могли согласиться с программой, столь противоположной господствовавшим современным доктринам, особенно доктрине свободной торговли. Реформаторы из сейма намеревались использовать евреев на благо государства, а не изгонять их. Авторов большинства предложений заботила необходимость наладить «извлечение пользы» из присутствия евреев. Это приводило к появлению неопределенных планов превращения евреев в крестьян. Все реформаторы были единодушны в своем стремлении отлучить польское еврейство от сельского арендаторства вообще, и от торговли спиртным, в частности. Эта проблема напрямую перешла по наследству от польских реформаторов к их русским коллегам.
Социальная проблема была гораздо сложнее, так как она влекла за собой далеко идущие последствия. В самом упрощенном виде она сводилась к задаче включения евреев в структуру польского общества, которое все еще оставалось сословным. Простейший выход – сделать евреев полноправными членами городских сословий, встречал отчаянное сопротивление как раз тех элементов, которые реформаторы пытались вовлечь в свою политическую коалицию. Преодолеть это фундаментальное противоречие между правами и ограничениями реформаторам так и не удалось.
В одном из первых вариантов законопроекта еврейской реформы, составленном Матеушем Бутрымовичем, предлагалось предоставить всем евреям «государственное гражданство» – кроме тех, кто проживал на территориях, где это запрещалось[177]. Его коллега и главный инициатор еврейской реформы, Гуго Коллонтай, требовал для евреев права заниматься торговлей, ремеслами и сельским хозяйством, но так, чтобы не нарушать уже существующих прав городов[178]. Пожалуй, изобретательнее других оказался Тадеуш Чацкий, председатель Финансового комитета сейма. Его план приписать евреев к новым социальным сословиям еврейских торговцев, ремесленников или крестьян (причем для тех, кто избрал бы последнее, предусматривались особые налоговые льготы), имел то преимущество, что расширял для них поле экономической деятельности[179].
Неудача в попытке реформаторов надежно закрепить за евреями место в социальной системе Польши выбивало почву из-под другого их важнейшего постулата – о жестком ограничении, если не полном запрещении, еврейской автономии. Могло ли быть приемлемо для евреев подчинение «общегородской администрации» (как рекомендовали Чацкий, Свитковский, Сташиц и Коллонтай), когда именно эти органы до сих пор обладали неограниченной властью изгонять и дискриминировать их? Последствия такой политики стали очевидны всем в 1792 г., когда евреи были изгнаны из Варшавы на основании неблагоприятного для них истолкования нового полицейского устава, причем в это время еще не истек срок полномочий сейма[180]. Даже некоторые бюргеры нехотя признавали явную несправедливость такого обращения со стороны властей. В плане «еврейской реформы», поданном представителями королевских городов, направленными в Варшаву, чтобы оказывать влияние на решения членов сейма осенью 1791 г., признавалось, что евреи ограничены в правах, а потому следует разрешить им вместо военной службы вносить денежное возмещение[181].
Польские реформаторы понимали, что только урезание прав кагала позволит осуществить конечную цель их варианта решения еврейского вопроса – культурную ассимиляцию евреев. Как продемонстрировал А. Айзенбах, польские реформаторы, в свете ценностей эпохи Просвещения, рассматривали евреев как «примитивное простонародье», находившееся на низшей ступени цивилизации по сравнению с христианским населением. «В общепринятом представлении евреи были расчетливы, лукавы, вероломны, алчны, трусливы, нечестны в коммерческих сделках, неискренни в нормальных человеческих отношениях и ненадежны в любых связях вне их собственного круга»[182]. Стоит ли удивляться, что было принято думать, что евреи наносят ущерб остальному населению. Поэтому всем казалось, что «цивилизовать» евреев можно, только заставив их воспринять польские культурные традиции и ценности – в одежде, образе жизни, воспитании детей, в пище, причем особенная важность придавалась знанию польского языка. «Цивилизация» евреев должна была повысить их экономическое благосостояние, как и культурный уровень, и принести явные выгоды их соседям-христианам. Очевидно, что подобный процесс был бы длительным, и тем не менее никакого расширения прав евреев до завершения этого процесса не предвиделось. Польские реформаторы с полным единодушием отвергали тот довод, что расширение прав само по себе уже послужило бы первым шагом к исправлению нравов и поступков евреев.
Конечно, реформа не могла бы развиваться до тех пор, пока евреи существовали отдельно от остального общества, сосредоточенные в собственном узком мире, представляя собой «государство в государстве». Однако найти справедливые основания для запрета кагалов было невозможно. Реформаторы не смогли найти квадратуру круга, решить задачу, в которой евреи, лишенные своей автономной системы самоуправления, в возмещение за это были бы провозглашены равноправными членами городского сословия, а при этом оставались бы под гнетом ограничений на проживание и род деятельности в тех самых городских центрах, где им полагалось жить. И эта головоломка тоже досталась русским реформаторам в наследство от польских коллег.
Было бы большим заблуждением считать, что польское еврейство было изолировано от этих дебатов. У него издавна существовала традиция активной политической деятельности, направленной на обретение и защиту прав и привилегий. Вполне естественно, что еврейские общины активно участвовали в событиях, столь важных для их политического и экономического благополучия. Представители общин прибегали к самой изощренной в те времена тактике. Речь идет о публицистических выступлениях в противовес антиеврейским выпадам, об открытом изложении своих позиций по той или иной проблеме, о закулисном воздействии на членов сейма, да и на самого короля с его советниками, даже о прямом использовании денежных стимулов, пусть и под видом патриотических начинаний[183] .
Еще в самом начале дискуссий Четырехлетнего сейма группа варшавских евреев, обладавших влиятельными знакомствами, направила письменные обращения королю и сейму. Они действовали из своекорыстных побуждений, стремясь лишь добиться прав на постоянное проживание в столице для ограниченного числа евреев, в дополнение к праву на временное пребывание там в период заседаний сейма[184]. Но и это скромное желание вызвало немедленную враждебную отповедь со стороны уверовавших в свои силы варшавских бюргеров. Тут, в свою очередь, осмелели и евреи. В январе 1789 г. они выступили в печати с пылким, энергичным словом в защиту своих позиций. Это было «Разъяснение прав евреев свободно жить и торговать в Варшаве», в котором содержался обзор истории признанных законом привилегий. С высоты своего сравнительно привилегированного положения авторы признавали, что простые еврейские массы нуждаются в реформах. Однако они утверждали, что для достижения этой цели следует включить евреев в особое сословие и предоставить им полную свободу торговли и коммерции. Это, как они обещали, дало бы государству преданных ему еврейских верноподданных[185].
К концу 1789 г. в Варшаву начали съезжаться полномочные представители провинциальных еврейских общин, чтобы вместе со своими единоверцами из больших городов оказывать влияние на решения сейма. В ноябре они подали в сейм «Нижайшее прошение», в котором говорилось об ослаблении ограничения на проживание в городах, о свободе приобретения прав гражданства и торговли. Стремясь продемонстрировать свой экономический потенциал, делегаты обещали деятельное участие в развитии польской промышленности. Кроме того, евреи показали, что владеют новой, патриотической риторикой, когда заявили о своем желании, чтобы Польша стала их отечеством[186] . Бюргеры снова пошли в контратаку в декабре 1789 г. В «Газете Варшавской» появилась статья от имени муниципальных властей, в которой оспаривались все утверждения о том, что евреи положительно повлияли на хозяйственную жизнь тех городов, где они селились[187] .
