оконечности острова, а с восточной стороны касается мыса на материке возле устья Кинг-ривер. Посредине этих Ворот – островок, представляющий собой песчаную отмель, он является естественной преградой в узком входе в залив, что создает двойной водоворот, который делает это место непроходимым для судов даже в самую тихую погоду. Когда корабль минует Ворота, прикованный к его палубе арестант видит перед собой лысую коническую вершину Французовой горы, рассекающую туман па высоте пяти тысяч футов; затемненные нависшими скалами и тенью гигантских лесов, мрачные берега этого водного бассейна суживаются к устью реки Гордон. Бурный синевато-лиловый поток, питаемый многочисленными ручейками, пробивающимися сквозь заросли гниющих растений, настолько ядовит, что вода его не только непригодна для питья, но и уничтожает всю рыбу, которая в штормовую погоду заплывает сюда с моря. Легко себе представить, какой мощный прибой обрушивается на этот незащищенный берег во время свирепых штормов. И когда несколько дней дует северо-западный ветер, воды реки Гордон становятся солеными на двенадцать миль вверх от устья.

Административные здания каторжного селения размещались недалеко от устья этой суровой реки на острове, именуемом островом Сары. Хотя теперь это место пустынно, осталось только несколько прогнивших столбов и досок – немых свидетелей страшных сцен, которые уже никогда больше не повторятся, – но в 1833 году здесь было много разнообразных строений. На острове Филип, в северной стороне бухты, стояла небольшая ферма, где выращивали овощи для администрации, а па острове Сары были построены лесопилки, кузницы, доки, тюрьма, казармы, бараки и пристань. Отряд солдат, примерно человек шестьдесят, вместе с надзирателями, набранными из каторжан, и констеблями, держал в повиновении свыше трехсот пятидесяти каторжан. Эти жалкие, отчаявшиеся существа выполняли самую унизительную работу. В колонии не разрешено было иметь вьючных животных; в качестве тягловой силы использовали каторжан. Правда, около ста человек перевели за «хорошее поведение» на более легкие работы: одни подносили строительный лес к верфи, помогали сооружать корабли, другие валили деревья, таскали на своем горбу бревна к воде. Так как заросли кустарника были непроходимыми, то надо было сначала проложить дорогу длиной в добрую четверть мили; по ней катили очищенные от веток стволы, делали из них скат, и по нему самые толстые бревна спускали прямо в гавани. Из них сбивались плоты, лес перегонялся на склады или отправлялся в Хобарт-Таун.

Каторжники помещались на острове Сары в бараках, за которыми стояла двухэтажная тюрьма, «карцеры» которой наводили ужас на самых закоренелых преступников. Каждое утро они получали на завтрак порцию каши, воды и соли, затем под охраной отправлялись на лодках к месту лесоповала, где и работали до самой темноты, не получая пищи. Они валили лес, обтесывали стволы, стоя по пояс в воде. Многие из них были закованы в тяжелые кандалы. Тех, кто умирал, хоронили на маленьком клочке земли, названном «островом Голлидея» (по имени первого человека, здесь захороненного), и воткнутая в землю табличка с нацарапанными на ней инициалами умершего была единственным памятником, которого удостаивался каждый.

Остров Сары, длинный и низменный, был расположен в юго-восточной части бухты. В центре его стоял дом коменданта, а между ним и тюрьмой – дом священника и бараки. Лазарет был на западном берегу, а рядом с ним два пенитенциария. Поселок был обнесен рядами высоких стен, которые придавали ему вид укрепленного города. Эти ограждения защищали поселок от грозных порывов ветра, которые со свистом проносились сквозь узкую и длинную бухту, словно сквозь замочную скважину, не раз срывая крыши с домов и унося лодочные причалы. Как бы бросая вызов самой природе, этот маленький городок, возникший на самой дальней окраине цивилизованного мира, вел непрерывную войну с ветрами и волнами.

Но тюрьма на острове Сары не была единственной тюрьмой в этой пустынной местности.

Недалеко от материка стояла скала, о которую в штормовую погоду разбивались волны. Вечером третьего декабря 1833 года, когда солнце садилось за верхушками деревьев на левом берегу бухты, на вершине утеса показался человек. На нем была грубая одежда каторжника, а ноги были скованы короткой железной цепью, продетой между двумя кольцами. К середине цепи был прикреплен кожаный ремень, расщепленный буквой «Т», верхняя часть которого охватывала его талию и подтягивала цепь, чтобы она не болталась и человек не спотыкался при ходьбе. Голова была непокрыта, распахнутая синяя полосатая рубашка открывала загорелую мускулистую шею. Он вышел из своего убежища, то есть пещеры, образованной в скале самой природой, а может быть – высеченной человеком, подкинул сосновое поленце в затухающий костер, горевший между двумя выщербленными камнями, а затем вернулся в свою пещеру и вынес оттуда железный котелок с водой; загрубевшими, натруженными руками он вырыл ямку в золе и поставил котелок на угли. Очевидно, пещера служила ему одновременно и жилищем и кладовой, а два выщербленных камня – очагом.

Закончив приготовления к ужину, он поднялся по тропинке на самую вершину утеса. Оковы вынуждали его идти короткими шажками, и во время ходьбы он вздрагивал от боли, словно железо обжигало его. Левая лодыжка, в кровь натертая кольцом от кандалов, была обмотана какой-то тряпицей или носовым платком.

Медленно, с мучительными усилиями он дошел до места и, бросившись на землю, огляделся. Днем на море было волнение, лучи заходящего солнца красными отсветами горели в бурливых и беспокойных водах залива. Справа от него лежал остров Сары; слева на горизонте простиралась тускло очерченная линия противоположного берега бухты, над которой возвышалась вершина Французовой горы. С восточной стороны над голыми холмами все еще висели облака – следы недавней бури. И тут он увидел след человека. Две лодки с каторжниками-гребцами тащили на буксире такой-то бриг.

Вид этого брига пробудил в сознании отшельника целый ворох воспоминаний, и, подперев рукой подбородок, он, не сводя глаз с приближающегося судна, глубоко задумался. Прошло больше часа, а он не шевельнулся. Корабль стал на якорь, лодки отошли от его бортов, солнце опустилось, и сумрак окутал залив. На побережье в каторжном поселении замерцали огоньки. Костерок догорал, остыла вода в железном котелке, но человек на утесе так и не двинулся с места. Вглядываясь в полумрак, в затененные очертания корабля, он лежал на голой скале своей одиночной тюрьмы так неподвижно, словно сам был высечен из скалы.

Этот отшельник был Руфус Доуз.

Вечером третьего декабря в доме майора Викерса, коменданта колонии Макуори-Харбор, царило необычное веселье.

К ним с известиями неожиданно прибыл лейтенант Фрер, недавно назначенный комендантом острова Марии. Правительственная шхуна «Божья коровка» обычно приходила в колонию два раза в год. Вес обитатели поселка всегда с нетерпением ожидали ее прибытия. Для каторжан каждый приход «Божьей коровки» означал прибытие новых людей, вести от старых дружков о событиях в мире, от которого они были отторгнуты. С прибытием шхуны даже скованные цепью, измученные тяжким трудом каторжники начинали чувствовать себя людьми, вновь уверяясь, что за их миром – окруженной мрачными лесами тюрьмой – существовал другой мир, где люди, такие же, как они, смеялись, курили, пили, отдыхали и были свободны. Когда приходила «Божья коровка», они узнавали волнующие их новости – не только подробности военных операций, о движении кораблей или же городские сплетни, но они узнавали также и о том, что касалось их