Мальчик не издал ни звука, но Макливен увидел, что его пальцы крепко уцепились за стойку и мускулы рук задрожали.

– Два!

– Вот так-то лучше, – проворчал Берджес. Третий удар прозвучал так, как будто били по куску сырого мяса, и красное стало багровым.

– О боже! – слабо простонал Керкленд и закусил губу.

Порка продолжалась в молчании, пока не было нанесено десять ударов, и тогда Керкленд издал вопль, похожий на ржанье раненой лошади.

– О! Капитан Берджес… Доуз! Мистер Троук! О боже мой… Пощадите! Ой, ой, ой! Доктор! Мистер Норт! Ой! Ой!

– Десять! – провозгласил Троук, бесстрастно продолжая счет, пока не дошел до двадцати.

Спина юноши, вздувшись бугром, теперь походила на спелый персик, который своенравный ребенок расковырял булавкой. Отвернувшись от кровавого зрелища, Доуз дважды пропустил ремешки между пальцев. Они уже начинали слипаться.

– Давай! – кивнул ему Берджес. И Троук снова крикнул:

– Раз!

Разбуженный утренними лучами, струившимися из окна, мистер Норт открыл налитые кровью глаза, потер лоб дрожащей рукой и, вдруг очнувшись и вспомнив об обещанной им помощи, вскочил с постели. На деревянном туалетном столике он увидел пустую бутылку из-под бренди и сразу понял, что с ним произошло. Трясущимися руками он плеснул воды на свою раскалывающуюся от боли голову и разгладил смятую одежду. Ночная попойка возымела обычные последствия. Мозг его горел, руки были горячие и сухие, язык прилипал к небу. Он содрогнулся, увидев в зеркальце свое бледное лицо и красные глаза, и торопливо проверил дверь. У него, очевидно, хватило соображения с вечера запереть ее, и его состояния никто не заметил. Прокравшись в гостиную, он посмотрел на часы: они показывали половину седьмого. Порка была назначена на половину шестого. Если какой-нибудь случай не задержал ее, он, безусловно, опоздал. Мучимый тревогой и угрызениями совести, он торопливо прошел мимо комнаты, где спал Микин, и отправился в тюрьму. Когда он вошел во двор, Троук крикнул: «Десять!» Керкленд только что получил свой пятидесятый удар.

– Остановитесь! – крикнул Норт. – Капитан Берджес, я прошу вас прекратить порку.

– Вы опоздали, мистер Норт, – ответил Берджес. – Наказание уже почти окончено.

– Давай! – снова крикнул Троук; и во время следующих шести ударов Норт стоял рядом, грызя ногти и скрежеща зубами.

Керкленд уже перестал кричать и только стонал. Его спина походила на кровавую губку, и в перерывах между ударами распухшее тело вздрагивало, дергалось, как у только что забитого вола. Вдруг Макливен увидел, что голова арестанта упала на плечо.

– Развяжите его! Развяжите! – крикнул он, и Троук послушно ослабил ремни.

– Плесните на него водой! – приказал Берджес – Он притворяется.

Ведро воды заставило Керкленда открыть глаза.

– Так я думал, – сказал Берджес. – Привяжите его опять.

– Не смейте! Ведь вы же христиане! – вскричал Норт.

И тут у него неожиданно оказался союзник. Руфус Доуз отбросил плеть, с которой капала кровь.

– Я больше бить не буду, – сказал он.

– Что?! – взревел Берджес, придя в бешенство от такой наглости.

– Я больше его пороть не буду. Наймите еще кого-нибудь на вашу кровавую работу. А я не могу.

– Связать его! – заорал Берджес. На губах его выступила пена. – А вы, констебль, приведите кого- нибудь и дайте ему свежую плеть. Я закачу тебе, негодяй, пятьдесят плетей этого хлюпика и еще пятьдесят сверх того. А он пусть любуется на тебя, пока прохлаждает спину.

Взглянув на Норта, Руфус Доуз молча стащил с себя рубашку и ухватился за стойки, широко раздвинув руки. Его спина была не белой и гладкой, как у Керкленда, а твердой, покрытой шрамами. Его секли не в первый раз.

Троук вернулся вместе с Габбетом. Габбет ухмылялся – он любил пороть. Он хвастался даже, что может засечь человека насмерть, так, чтобы плетка касалась лишь места величиной с ладонь. Левой рукой он действовал не хуже, чем правой, а если ему попадался «любимчик», он стегал крест-накрест.

Руфус Доуз твердо уперся ногами в землю, вцепился в стойки и сделал вдох.

Макливен разостлал куртки обоих каторжников в стороне, и положив на них Керкленда, приготовился наблюдать за продолжением утренних развлечений. Он негромко ворчал себе под нос, потому что ему хотелось скорее позавтракать, а когда комендант устраивал порку, трудно было сказать, когда она кончится.

Руфус Доуз молча выдержал двадцать пять плетей, и тогда Габбет начал бить крест-накрест. Так продолжалось до пятидесятого удара, и Норт почувствовал восхищение перед мужеством Доуза.

«Если бы не проклятое бренди, – горько упрекал он себя, – я мог бы избавить их от всего этого!»

После сотого удара Верзила сделал паузу, ожидая, что ему прикажут бросить плеть, но Берджес твердо решил «сломить дух» арестанта.

– Я заставлю тебя заговорить, собака, даже если для этого придется вырвать твое сердце! – крикнул он. – Продолжай, каторжник!

Во время последующих двадцати ударов Доуз молчал, но наконец страдание исторгло из его