— Не вернется! Прогнали мы мзумскую сволочь, всё!

— Заткнись ты! — охотник заехал гнилозубому локтем в бок. — Дай послушать.

Старый эр с сожалением посмотрел на пустую кружку.

— Перевертыш-то он всамделишный, но вот что я скажу вам, браты: привязали, значит, Андриа к клетке да стали кнутом лупцевать, ага. Оно ж известно как: если гызмаала, когда он в человечьем обличье, бить не жалея, то он всенепременно в зверя обернется, потому что боли не стерпит нутро его страховидловое, наружу полезет! Ага… ну, стало быть, бьют страховидла и бьют, а он все не оборачивается и не оборачивается! Целый отряд катов старался, все без толку! Тогда, значицца, привели плененного мзумца…

— Который деток по селам нашим живьем жег! — выкрикнул кто-то. — У, попади он мне в руки…

— Его самого, не перебивай ты! На чем я остановился, э? Велели ему кнут взять. Он — ни в какую. Тогда добрый отец Ута, да продлит Дейла его года, велел показать солнцезадому топор, которым головы рубят. Мзумец аж посерел от страха и, ясное дело, схватил батог, как миленький! Размахнулся и давай бить настоятеля-то…

— Гызмаала, что ли?

— Да не перебивайте же меня, дуб святой! Гызмаала, кого ж еще!

— Слушаем, слушаем, не сердись!

— Так то… Бьет и бьет, значит, мзумец, ну и полез Зверь из настоятеля!

Слушатели охнули, придвинулись поближе. Прибежал даже корчмарь, вытирая о фартук грязные, жирные пальцы.

— … шерсть полезла черная, глазищи округлились, что твоя луна, когти из пальцев, а в пасти клыки огромезные, как у волчары! А потом, хоп, и снова стал Андриа человеком. Не обернулся, выдержал! Потом опять били его долго — и мзумец поганый бил, и палачи, и один юноша… по имени Горгуз или Гергаз, ужо не помню, уф… Но так и не обернулся в Зверя слепой… Он ж незрячий, я не говорил, нет? Так вот, говорят люди, что… — старый эр опять покосился на дверь и зашептал, чуть наклонившись над столом, — … кажут люди, что заразился зверством отец Андриа тогда, когда врачевал гызмаала другого, пытался его вылечить от заразы, а сам по неосторожности в Зверя обернулся, ага. А как понял, что в чудовище превращается, хватил себя лапами с когтями по глазам, вырвал их с мясом, ослепил себя сам! Чтобы, в зверином облике будучи, не мог людям вреда нанести…

— Погоди, — протянул охотник, оттопырив нижнюю губу, — что-то не пойму, ты что же, гызмаала сторону держишь?

Старый эр покачал головой, закатил глаза, потом взглянул на корчмаря, что стоял с раскрытым ртом. Тот очнулся и побежал за пивом. Рассказчик взглянул на тощего охотника.

— А про Звезду слыхал, умник?

— Ну, слыхал, — хмуро кивнул тощий. — Ну и так и что?

— А то, дурень, что когда думали все уже, что помер Андриа, разошлись тучи, прекратился снег, и благодать снизошла сверху на него!

— Ты что плетешь? — вскинулся гнилозубый. — Какая благодать? На перевертыша?

Старик невозмутимо почесал нос, принял из рук запыхавшегося корчмаря пиво и некоторое время душевники слушали, как булькает напиток в глотке рассказчика и смотрели, как дергается кадык.

— Ты тоже дурень, — эр вытер губы ладонью, — говорю же — свет божественный ударил с небес.

— Верно, — пробурчал кто-то, — дядька там был, тож видел. Не врет старик.

— … одной ногой в могиле я, скоро перед Ормазом ответ держать, не до праздной мне болтовни… Благодать, ага. Тело отца Андриа светилось и сверкало, что твое солнце! Рощей клянусь!

Слушатели ахнули.

— … взметнулось вверх, значит, то солнце, засияло в небе! А потом двинулось себе промеж туч-то, медленно так. Вокруг все блестит, глаза болят…

Наступившую тишину прервал охотник.

— Отец Андриа?

— Умер. Унесли его тело солдаты, — рассказчик вертел в пальцах кружку, — так и не обернулся Зверем, выдержал.

— Но если он Зверь, — спросил гнилозубый, — значит, должен был в него и превратится после смерти?

— А вот не превратился, — тихо сказал старый эр, — не превратился! Перед смертью сказал: «Оставайтесь людьми, люди», ага… Звезда весь день сияла, и всю ночь потом. Над Даугремом остановилась, а потом медленно-медленно исчезла, будто растворилась в небе, ага.

Снова воцарилась тишина. Со двора донеслось ржание. Встрепенувшийся хозяин метнулся к дверям, встречать очередных гостей. Раз на лошадях, то либо благородные, либо солдаты. А значит, при деньгах.

— А детоубийца что? — задумчиво спросил охотник. — Отправили на соль-то?

— Нет, мзумца забрали эти… — старый эр опять перешел на шепот, — ну эти…

Слушатели нагнули головы, затаили дыхание. Рассказчик не закончил, потому что, раскрыв рот, ошалело пялился на открывшиеся двери. Все дружно взглянули туда же.

— Сюда, пожалуйте, господа! — корчмарь суетился вокруг двух незнакомцев в длинных одеяниях с капюшонами, откинутыми на спину. Один из них, белокурый миловидный юноша, повел вокруг странными, с поволокой, глазами и что-то негромко велел хозяину. Тот склонился еще ниже и бросился на кухню. Второй посетитель остановил тяжелый взгляд таких же, с поволокой, глаз на эрах. Те испуганно сжались, словно зайцы перед коршуном.

Двери снова раскрылись, и два солдата-рощевика ввели в корчму пленника. Эр-рассказчик выдохнул воздух, он узнал мзумца-детоубицу, того самого, что бил гызмаала кнутом…

— Дайте ему напиться, — приказал Нестор, поворачиваясь к солдатам. — Потом можете отдохнуть и выпить пива. Таисий заказал еду. Позовите остальных. Шевелитесь.

Один из конвоиров взял из рук почему-то побледневшего корчмаря жбан с водой, ткнул его в разбитые губы пленника.

Зезва отшатнулся. Передние зубы пронзила резкая боль. Рощевик ухмыльнулся.

— Пей, мзумец.

Ныряльщик прильнул к жбану, пил долго, захлебываясь, хотя разбитые губы горели от боли. Скрученные за спиной руки занемели, запекшаяся кровь на лице солнечника превратилась в грязные струпья. Рощевик забрал жбан и потащил пленника к ближайшему столу, где грубо усадил на стул с кривыми ножками. С шумом ввалилось еще пятеро солдат, грязных, потных и злых. Косясь на усевшихся за соседним столом каджей, рощевики жадно набросились на пиво, кашу и вареную говядину, которыми хозяин и его слуга уже успели заставить большой стол посреди корчмы. Эры в углу шушукались, испуганно оглядывались на торопливо чавкающих солдат. Наконец, охотник поднялся и осипшим голосом выкрикнул:

— Слава Роще! Свобода!

Солдаты, как один повернули головы, уставились на охотника, словно голодные псы, которых оторвали от еды. Тощий эр икнул и уселся на скамью, едва при этом не опрокинувшись назад. Солдаты вернулись к еде. Лишь один из них, пожилой бородач, что-то презрительно пробурчал сквозь зубы.

Нестор улыбнулся краешком губ. Таисий молча изучал поверхность стола, положив перед собой холеные руки с длинными, бледными пальцами. Оба каджа не смотрели на Зезву, которого как раз кормил недовольный такой обязанностью молодой солдат.

Узник с трудом сжевал кусок мяса, поперхнулся пивом, опустил голову. Молодой рощевик усмехнулся, дождался согласного кивка Нестора и бросился к товарищам, наверстывать упущенное.

Зезва попытался пошевелить связанными руками, но лишь стиснул зубы от боли. Зло сплюнул на грязную солому, что покрывала пол и поднял взгляд на эров в углу. Те оробели от этого взгляда, потупились. Лишь трое: старый эр, гнилозубый и охотник выдержали, правда, глядя каждый по-своему — эр-рассказчик задумчиво, тощий охотник с опаской, а гнилозубый с нескрываемой злобой.

Зезва снова смачно сплюнул. Бросил по-душевному: