молний не последовало, и мзумский детоубийца все так же презрительно смотрел по сторонам, кривя в усмешке небритое, в кровоподтеках, лицо.

В давящей тишине раздалось тихое, едва слышное шипение. Зезва сглотнул. Повернул голову. Нестор щелкнул пальцами, обращаясь к толстому сержанту рядом. Рощевик раболепно склонился перед каджем, затем громко свистнул. Небольшая возня, волнение в толпе, и два рощевика волочат безжизненное тело совсем юной девушки. Голова несчастной прыгает на груди, рыжеватые, спутанные волосы волочатся по грязному снегу. Солдаты бросили девушку к ногам Уты. Чернобородый присел на корточки перед ней. Та застонала, повернула голову. Старец дал знак, и один из солдат дал пленнице глотнуть чача. Она закашлялась, испуганно подобралась, скорчилась, затравленно озираясь.

— Добрые жители Кеман! — провозгласил Ута, вставая. — Перед вами юная дева, которую вчера вечером поймали дозорные — она собиралась поджечь дом, в котором расположились доблестные командиры наших доблестных воинов-освободителей!

Девчушка затряслась, в ужасе прислушиваясь к старцу Рощи. Зезва вглядывался в лицо несчастной, силясь ее узнать. Может, он видел ее в селе? Не может же быть, чтобы она ни разу не встречалась ему на пути, деревня ведь маленькая совсем. Или…

Толпа заревела, задергалась, словно грязная дождевая лужа на ветру.

— Мзумская шалава!

— Сука!

— Кол ей между ног, шлёндре!

— Гниль солнечная!

Зезва вздрогнул, когда Ута подошел к нему вплотную. От старца пахло луком и вином.

— Будешь бить? — одними губами поинтересовался чернобородый, переводя взгляд на извивающуюся в руках солдат пленницу.

Зезва смотрел на девочку.

— Ты возьмешь кнут…

Зезва не отрывал глаз от залитого слезами лица. Рев толпы, ухмылки солдат и Яндарба. Хмурые лица элигерцев.

— Возьми кнут, — увещевал Ута, — иначе… — он взмахнул рукой. Горгиз криво усмехнулся и взвесил топор в руке. — Ему не впервой, солнечник. Ну?

Горгиз медленно приблизился к скулившей от ужаса девочке, лениво оттолкнул солдат и схватил ее за волосы. Толпа блаженствовала. Вопли и требования растерзать мзумскую ведьму понеслись с новой силой. Сын банщика резко дернул, и голова девочки задралась вверх, обнажая шею. Горгиз поднял глаза на Зезву. Лицо юного душевника ничего не выражало, кроме усталости.

Зезва дернулся, словно невидимое лезвие укололо его прямо в грудь. И чей-то голос звучит в голове:

— Сын мой, возьми кнут…

Это не голос чернобородого изверга в рясе… Нет. Зезва повернулся к клетке. Голова отца Андриа была повернута в его сторону, волосы развевались на ветру, и Ныряльщик прочитал по шевелящимся губам:

— Кнут, сынок, возьми его…

— Смерть шалаве! — выли в толпе.

Зезва сжал кулаки, разжал. И снова сжал. Сопровождаемый улыбкой Уты, двигаясь как деревянная кукла, поднял кнут. Толпа разочарованно притихла. Тут же воодушевилась, зашевелилась, вздевая к пасмурному небу кулаки. Горгиз отпустил девочку. Та закрыла лицо ладошками, уткнулась в коленки. Солдаты терпеливо подняли ее за локти. Подошло еще несколько рощевиков, закрыли пленницу от жадных глаз черни.

— Двадцать ударов, — снова велел Ута.

Уже возле клетки Зезва услышал тихий голос отца Андриа:

— Ничего не бойся, мальчик. Просто бей.

Зезву трясло.

— Бей, сын мой. Иначе они убьют несчастную девушку. Не бойся, Ормаз с тобой. Ну?!

Этот почти крик, вырвавшийся из уст слепого, ударил Зезву, словно кнут, что чернел на серо-белом снегу.

Под радостные выкрики толпы Зезва Ныряльщик поднял кнут. Пальцы отказываются слушаться… Ута вышел вперед.

— Я буду считать, мзумец. Готов?

Зезва кивнул. Все вертелось перед глазами. Ударить рукояткой по голове Уты, выхватить у ближайшего рощевика копье, насадить на него второго солдата и… Арбалетчики нацелили на него самострелы. Зезва глубоко вздохнул, повернул голову на стон рыжей девчушки. Снова гогочет пьяный ыгский вождь. Броситься бы на него, вгрызться в глотку, как… как гызмаал!

— Горгиз? — позвал снова Ута, но пленный мзумец резко поднял руку, сжимающую кнут. Чернобородый ухмыльнулся.

— Готов, — услышал Зезва собственный голос. Размахнулся. Толпа зашепталась в предвкушении.

С тонким, чуть переливчатым свистом кнут описал дугу, и отец Андриа беспомощно дернулся на прутьях. Простолюдины неожиданно притихли, не в силах оторвать глаз от того, кто недавно читал им проповеди, а теперь стоял, привязанный к железным кольям.

— Один! — улыбка Уты была широкой и довольной. Каджи так и не сдвинулись с места, похожие на статуи времен Кровавой Зари. Отец Виссарий смотрел на двоюродного брата широко раскрытыми глазами, руки старца Рощи било мелкой дрожью.

Зезва размахнулся снова, чувствуя, как слезы бессилия и отчаяния катятся по лицу, прожигая себе дорогу через кровоподтеки и ссадины.

— Два!

«Ничего не вижу… — думает Зезва. — Кнут… кнут… а кнут вижу…»

— Три!

Кнут свистит.

— Четыре!

Спина слепого уже вся в крови и ошметках рясы.

— Пять!

… Гул оживившейся толпы. Отец Андриа прижал незрячее лицо к ледяным прутьям. Хохот вконец захмелевшего Яндарба.

— Шесть!

…отлично сработан кнут, сразу видно: мастер делал…

— Семь!

«… не видно ничего…»

— Восемь!

«Неужели я тоже ослеп?» Нет, Зезва видит исполосованную ткань на спине отца Андриа. «Нет, я все еще вижу…»

— Девять! Покажись, гызмаал!!

Взмах. Кнут летит вперед, радостно и мощно. Ни единого стона, ни даже слабого крика от слепого.

— Десять!

— Одиннадцать! Покажись, Зверь!!

— Двеннадцать!

— Тринадцать! Ага!!

— Четырнадцать! Ну?!

«Все темное вокруг… Куда все делись? Хорошо кнут в руке лежит… Тетя Йиля… помоги…»

— Пятнадцать!! Вы видите, видите?!

Тело отца Андриа вдруг задергалось, и Зезва отпустил кнут. Из прикушенной губы сочилась кровь. Ныряльщик хватал воздух широко раскрытым ртом. Ута выскочил вперед, затряс кулаками над головой.