Бородатый сотник Губаз пристально взглянул на юношу, но ничего не ответил, лишь еще сильнее оперся о древко. Затем снял с пояса бутыль с чачем, приложился и пустил по кругу, велев сделать глоток, не больше. Солдаты отхлебывали, передавали дальше. Бастиан закашлялся, и, к своему удивлению, так и не дождался обычных беззлобных шуток в свой адрес.

Кукушка прокуковала еще несколько раз и умолкла. Ветер едва не загасил костер, но пламя выстояло и снова яростно затрещало, пожирая хворост. Махатинцы угрюмо смотрели в огонь, и каждый из них думал о кукушке.

Ночью Зезве приснился родной дом. Он шел по цветущей вишневой аллее, выложенная белыми камнями дорожка петляла по саду. В воздухе восхитительно пахло весной, от аромата многочисленных цветов слегка кружилась голова. Носились пчелы и шмели, а со стороны эрских домов доносилась веселая песня: простолюдины радовались солнцу, спорой работе и еще одной благополучно пережитой зиме.

Зезва остановился, осторожно поставил на землю корзинку с кизилом. О, Дейла, как же хорошо…

Шорох заставил его оглянуться. Аинэ! Девушка стояла под вишней и застенчиво смотрела на Ныряльщика. Удивительная помесь озорства и смущения играла в глазах цвета морской волны.

— Тетя Йиля зовет за стол, очень сердится, — Аинэ улыбнулась, и сердце Зезвы забилось сильнее. — Говорит, вот отправит тебя спать на конюшню и горячей еды лишит на неделю, потому что непослушный, как…

— Аинэ! — Зезва подбежал к девушке, взял ее за руку. Та вспыхнула, опустила глаза. — Аинэ, я…

Морские глаза взглянули на него. Ресницы дрогнули, опустились снова.

— Аинэ, я хотел сказать, что…

Девушка вдруг вскрикнула. Зезва обернулся, попятился. Рука тщетно искала рукоять меча на бедре. Закрыв собой Аинэ, Ныряльщик смотрел на каджа Нестора, который непринужденно сидел на большом валуне и жевал травинку. Дзапов не видно, кадж находился под иллюзией.

— Хороший у тебя дом, рыцарь, — широко улыбнулся змееголовый, выплевывая травинку и наклоняясь в поисках новой. — А погода какая сегодня, а? Слушайте, вы Таисия не видали? Совсем от рук отбился…

Зезва хотел что-то сказать, но не мог — словно железные тиски сжали его челюсти, он лишь беспомощно замычал. Прыснула Аинэ. Нестор поднялся с валуна, протянул призывно руку:

— Пойдем со мной, девушка. Твой рыцарь даже говорить разучился. Разве это достойный жених для такой красавицы?

К ужасу Ныряльщика, девушка оттолкнула его и быстро направилась к улыбающемуся каджу.

— Нет! — с диким воплем Зезва бросился вперед, но чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Тщетно пытаясь вырваться, он обернулся. Отец Андриа! Старец улыбался краешком губ и качал головой. Рубцы вместо глаз горели пламенем.

— Да не сомкнутся глаза грешника, сын мой!

Голос слепого старца все еще звенел в голове Зезвы, когда он, закричав, проснулся, весь в холодном поту. Еле заметная полоска призрачного света уже пробилась сквозь решетку его тюрьмы, и капли с потолка тяжело и настойчиво ударялись о камни кладки, расходились кругами по поверхности лужи, словно пытаясь снова вызвать страшного вочаба.

Загремели засовы, и в камеру ввалилось два солдата в легких кольчугах со знаком Рощи на груди. Они молча стали по обе стороны дверного косяка, бесстрастно смотря на севшего на куче соломы узника. За солдатами Рощи появился тот самый надсмотрщик с кнутом, что руководил уборкой трупов со двора и стен. Его небритое лицо с красными глазами и тяжелый винный дух, заполнивший и без того спертый воздух камеры, говорили про бессонную ночь, проведенную в пьянстве. И не только. Зезва заметил, что рука тюремщика вокруг запястья обмотана длинной прядью волос. Женских волос. Губы надсмотрщика разошлись в щербатой, гнилой ухмылке.

— Хорошая была дырка, сладкая, как персик! Монашка, иф-иф…

Тюремщик захохотал, затем вдруг пригнулся, оскалившись еще сильнее. Щелкнул кнут. Зезва вскрикнул, упал на живот. Бок и спина горели. Душевники засмеялись. Стиснув зубы, Зезва поднялся, взглянул в глаза рощевика с кнутом. Тот изменился в лице, угрожающе поднял кнут. Зезва внутренне сжался.

— Дерьмо мзумское!

Свист, удар. Зезва падает на колени. Встает снова. Из прикушенной губы по его подбородку течет кровь.

— Ах, ты, бурдюк с говном…

— Убрать кнут, солдат Рощи!

Надсмотрщик резко обернулся в сторону дверей, недовольно насупился, но повиновался. Оба душевника с опаской посторонились, пропуская фигуру в плаще и с накинутым капюшоном.

— Этого на выход, — прошелестел голос из-под капюшона.

Солдаты схватили Зезву за локти. Ныряльщик глубоко вздохнул. Он не сопротивлялся, лишь молча смотрел под ноги, когда его волокли по лестнице вверх. Вверх? На плаху, значит, курвова могила. Или на виселицу, курвин корень. Интересно, какая смерть легче? Зезва улыбнулся, чем немало удивил сам себя. Все одно, лишь бы не дыба… Сумеет он выдержать пытки?

Гул толпы заставил Зезву прислушаться. Значит, победители решили устроить представление…. Снова темно — они зашли в очередной коридор. Спина надсмотрщика с кнутом маячит впереди, каджа не видно. Так, все-таки ведут к воротам. Зезва повел плечами, получил удар кулаком в бок, согнулся, выругался, помянув матерей всех поклонников трухлявых душевных дубов. Рощевик лениво взмахнул рукой, и голова Зезвы дернулась от зуботычины. Он сплюнул кровь из разбитой губы.

— Уймись, — беззлобно посоветовал душевник. — Побереги лучше силы, они тебе понадобятся, клянусь Рощей!

Второй солдат лишь презрительно усмехнулся. Гул множества голосов нарастал. Они прошли под сводами ворот, и морозный утренний воздух обжег лицо Зезвы. Но все равно, после спертого и душного каменного мешка ему казалось, что он получил долгожданную свободу. Зезву вытолкали через ворота. Он остановился на мгновение, успев заметить большую толпу эров и солдат, собравшихся у монастырских стен. Темнел вдали так и не убранный палисад, над обугленным остовом осадной башни деловито каркали два или три ворона. Ночью выпал снег, и огромное белое поле тянулось от монастыря до темнеющей стены ельника, что начинался сразу за деревней Кеманы.

— Пошел, пошел! — прикрикнул, обернувшись надсмотрщик, взмахнув кнутом.

Толпа заметила пленника, заволновалась, взревела.

— Подать сюда чантлаха!

— Смерть! Смерть!

— Еще один, еще один!

— На кол!

— Вздернуть собаку!

— Мзумская погань!!

— Свобода! Роща! Роща!

Орали охрипшие солдаты, сдерживая озверевшую толпу древками копий. В опустившего голову Зезву полетели снежки и камни. Ныряльщик увертывался, как мог, но кусок льда угодил ему под глаз, он вскрикнул. Толпа захохотала, заулюлюкала. Пленник схватился за лицо. Глаз быстро заплыл и вскоре перестал видеть. Под крики и хохот Зезву провели через живой коридор к расчищенной площадке чуть поодаль от стен. Ныряльщик поднял голову и здоровым глазом увидел очень большую железную клетку, в которой неподвижно сидел какой-то человек. Когда Зезву подвели поближе и бросили на колени, человек в клетке повернул голову, и Ныряльщик в изумлении увидел длинные седые волосы, спокойную улыбку и страшные рубцы вместо глаз. Отец Андриа чуть нахмурился, прислушиваясь. Затем поднялся и, прижимаясь изуродованным лицом к прутьям, тихо проговорил:

— Держись, сын мой. С верой в Ормаза! Держись…

Снова полетели камни, теперь уже в клетку. Истошные, яростные крики ударили в уши Зезвы. Он затряс головой, словно не веря собственным ушам.