Кеманы во власти мятежников, те из солнечников, кто не ушел, преданы мечу. Их жилища захвачены новыми хозяевами либо сожжены.

Гус умолк. Поднял глаза на Самария. Ни один мускул не дрогнул на лице командора. Лишь еще сильнее набухли кровью шрамы на лбу. Орлонос глубоко вздохнул.

— Командор, твой младший брат Геронтий Огрызок храбро и мужественно сражался. Благодаря его приказам нам, а также простолюдинам удалось покинуть деревню Кеманы. Геронтий принял смерть с мечом в руке. Мне стыдно, — голос Орлоноса чуть задрожал, — что я остался жив. Прошу смерти, — старик опустил голову. Седая борода затрепетала на ветру. Поддерживающие его телохранители переглянулись.

Самарий сглотнул. Его рука метнулась к поясу, замерла на полпути, снова дернулась, чтобы окончательно замереть на рукояти джувского топора.

— Он мучался перед смертью?

— Нет, командор.

— Спасибо тебе, старый друг, — тихо проговорил Самарий, водя сухими глазами по пасмурному небу. — Не проси смерти у меня, ты не заслужил ее…

Вокруг командора уже собралось множество карлов. Бородачи еле слышно переговаривались. Слышалось ржание: то несколько рменов наблюдали за разыгравшейся сценой. Звенело оружие, и гул голосов становился все громче по мере того, как новые и новые джуджи присоединялись к своим товарищам, обступившим командора.

Самарий Огрызок повел плечами. Медленно извлек топор и так же медленно, словно нехотя, поднял руку, сжимающую оружие, над головой. Взоры обратились на него. Командор сбросил с головы шлем, повел вокруг взглядом.

— Солдаты Принципата Джув! — громко произнес Самарий, потрясая топором. — Примите мою клятву и будьте свидетелями, во имя отцов и дедов наших!

— Принимаем! — ответили хором джуджи.

— И пусть ястребы Джува выклюют мое сердце, а кости останутся гнить непогребенными в глубоком ущелье, да пронзят меня ножи восьмируких рвахелов, да замерзну я насмерть в буране, да будут прокляты навеки имя мое и род мой, если нарушу я клятву… — голос командора гремел над собравшимися. — Клянусь отомстить душевникам, ыгам, барадам и элигерцам, клянусь выпить их кровь за моего брата кровь, клянусь вырвать их глаза и зубы, клянусь сжечь их поганые тела, клянусь везде, где только смогу, убивать мятежников. И месть моя да прекратится лишь когда я напьюсь вражеской кровью!! Принимаете ли вы клятву мою, народ Джува??

— Принимаем, принимаем!! — нестройные и яростные крики обрушились со всех сторон, и Самарий опустил свой топор. А потом и голову.

Олаф передернул плечами. Гонец молча ждал. Затем провел языком по пересохшим губам. Ближайший часовой — бородач с изображением солнца на коротком плаще поверх кольчуги, молча протянул початую баклажку. Посланец благодарно схватил флягу, приложился к ней.

Командующий смотрел на тракт. Войска продолжали медленно продвигаться в сторону переправы. Наконец, рыжий гигант повернулся.

— Кастор.

— Господин? — словно неоткуда появился невысокий офицер, подвижное лицо которого украшали пышные, с сединой, усы.

— Дуй вперед, останови авангард. Стрелкам — занять позиции вдоль всего берега. Рменам — отойти в тыл. Рыцарям — отдыхать. Махатинская пехота выдвигается на фланги и занимает позиции… — Олаф на мгновение задумался… — в Тихом Лесу и у Каласской Стены. Артиллерии — обустроить позиции на крутом берегу, как раз посередине между Тихим лесом и Стеной. Инженерные бригады незамедлительно приступают к сооружению палисадов и насыпи. Что с фуражом?

— Плохо, господин, — лицо Кастора скривилось, — его осталось совсем мало.

— Рмены пусть отходят в Цум, — устало сказал Олаф, — лошадей на постой, фуражирам — найти корм где хотят… Это приказ! Эры должны понимать: лучше кормить мзумские войска, чем узреть перед собственным домом мятежника с факелом. И…еще, Кастор.

— Господин командующий?

— Отведи этого человека в обоз, пусть его накормят и напоят хорошенько.

Кастор отсалютовал и увел обрадованного донельзя посланца. Олаф накинул капюшон и поднес руки к огню. Часовые молча посторонились. Олаф почувствовал их взгляды, резко поднял голову. Махатинцы потупились. Все, кроме бородача, того самого, что дал напиться гонцу Самария.

— Осмелюсь задать вопрос, господин командующий.

— Говори, — кивнул Олаф. — У меня есть немного времени.

— Я так понимаю, мы занимаем оборону?

Костер шипел и злился, уничтожая непрерывно летящие снежинки. Ветки лениво потрескивали.

— Правильно понимаешь, сотник.

Бородатый махатинец поворошил палкой костер. Взлетели искры, тая в воздухе под напором снежинок. Товарищи бородача хмуро переглядывались.

— Осмелюсь спросить: почему не начинаем переправу?

Олаф поднял голову. Бородач снова не отвел глаз, лишь чуть сощурился.

— Зимой наступать собрался, солдат? — холодно спросил командующий. — Фураж на исходе. Чем лошадей будем кормить? Снегом, что ли? Морозы усиливаются, припасы почти все съедены. Или ты думаешь, эры пшеницу как икру мечут? То, что случилось в Даугреме — страшное недоразумение, оно не должно повториться! Теперь нас разделяет река, противник успел соорудить защитные насыпи и палисады, Ашары опять соединились с Рощей, вся западная граница с Элигером контролируется мятежниками. Бунтовщикам постоянно идет помощь, в основном ыги и барады, но есть еще и… вы знаете, о ком я говорю. — Олаф сплюнул в огонь.

— Элигерцы, господин? — пробурчал бородач. — У меня в сотне пятеро элигерцев.

— Местные, — уточнил Олаф.

— Местные, так точно, господин командующий. Цумские, в основном, один вообще из Даугрема родом. А еще один, — махатинец покачал головой, — из Директории приехал недавно, снова завербовался. Еще у Роина служил.

— Почему?

— Его брат, солдат королевского гарнизона, погиб при штурме Даугрема. Теперь он хочет выпить кровь тех, кто убил его родича.

— Даже если это будут его же соплеменники-элигерцы? — Олаф скривил губы. — Элигерец против элигерца!

— Он себя считает мзумцем, господин. Хоть и носит на груди знак Света Элигера, а по-нашему до сих пор с акцентом потешным говорит!

— Что ж… Удачи в бою, солдаты!

Сопровождаемый тяжелым молчанием, Олаф вскочил на храпящего жеребца, которого привел один из его телохранителей в остроконечном шлеме. Махатинцы недобро осмотрели охранника с головы до ног, затем отсалютовали командующему. Взметнулся грязный снег из-под ног жеребца, которого Олаф сразу же бросил в галоп. Сопровождаемый телохранителями, командующий помчался в голову колонны. Солдаты повернулись к костру.

— Подбрось-ка дров, — проворчал бородатый махатинец, обращаясь к одному из часовых, совсем еще юному солдату с заячьей губой и куцей рыжеватой бородкой на худощавом лице, — а то еле горит, твою душу в дупло.

Солдаты долго молчали, грея руки над мечущимся на ветру пламенем. Ржали лошади, а где-то вдалеке принялась бойко отчитывать кукушка.

— Что, Бастиан, года жизни считаешь? — усмехнулся бородач, заметив, как молодой махатинец, чуть приоткрыв рот, прислушивается к пению птицы. — Не бойся, навоюешься еще.

— Да нет, — смутился Бастиан, старательно придавая лицу небрежное выражение. — Глупости это все, сотник Губаз!