Староста тут же вызвал десятских, Аптуллу и Хамита, велел оседлать коней, настичь сбежавшую в урему подозрительную женщину — то ли воровку, то ли безумную — и доставить её в село.
Десятские поскакали к указанному Зиннуром месту, прошли, спешившись, через урему до самой речки, но никого не обнаружили.
Вернувшись к своим коням, поехали вдоль уремы, затем — по большаку, всё более отдаляясь от села. За поворотом увидели одинокую женскую фигуру.
Конным догнать пешую — долгое ли дело! Но женщина, должно быть, услышав топот, оглянулась и метнулась к лесу, с которым поравнялась.
— Наверно, та самая! — высказал предположение Аптулла, придерживая коня.
Надо заметить, он не горел желанием преследовать загадочную женщину, уже скрывшуюся в лесу. Более того, на него накатил страх: вдруг это в самом деле помешанная, да ещё буйная! Она же что угодно может выкинуть: вцепиться зубами в горло, ножом пырнуть…
Его товарищу такие мрачные мысли в голову не приходили.
— Она! — крикнул Хамит уверенно. В голосе его слышался азарт. — Быстрей!
— Никуда теперь не денется! — отозвался Аптулла. — Лес-то голый, насквозь просматривается.
Осторожно, отгибая ветви, десятские въехали в лес. Искали недолго — уже в сотне шагов от опушки разглядели притаившуюся за кучей валежника фигуру.
— Эй! Ты кто? Выходи! — крикнул Аптулла, натягивая поводья.
Молчание.
— Выходи, тебе говорят! Стрелять буду! — пригрозил Хамит, хотя стрелять им было не из чего.
Над кучей валежника показалось испуганное лицо. Десятские удивлённо переглянулись. Та, кого они считали женщиной, притом опасной, оказалась совсем молоденькой девушкой. Да ещё какой красавицей!
Пригибаясь там, где ветви низко нависали над землёй, то и дело оглядываясь, будто ожидая выстрела сзади, девушка выбралась в прогал между деревьями и встала, низко опустив голову. В руке у неё был узелок.
— Кто ты? Что молчишь? Иль ты немая? Отвечай! — заорал Хамит.
Ни слова в ответ.
— Ла-адно! Топай к селу, староста разберётся…
— Дяденьки! — заговорила дрожащим голосом девушка — Я… я…
— «Я… я…» — передразнил Хамит. — Тебе ясно сказано — чеши в сторону села!
— Дяденьки, я иду к сестре в Ситйылгу, от пустите меня!
— Ври больше! Поворот на Ситйылгу вон где остался. Ну, шагай!
Девушка не двигалась с места.
Разозлённый Хамит соскочил с коня, потянулся к вожжам, притороченным к седлу Аптуллы.
— Дай-ка вожжи!.. Вот мы тебе свяжем руки, заарканим за шею да так и поведём!
— Отпустите меня, пожалуйста, — заплакала девушка. — Я ж к сестре в гости иду…
— Как звать сестру?
Девушка растерялась, не смогла назвать имя. Хамит решительно двинулся к ней с вожжами в руке. Девушка, увидев это, пошла, всё ещё плача, в сторону дороги. Десятские, несколько отстав, последовали за ней.
У поворота на Ситйылгу Аптулла предложил:
— Слушай, может, отпустим её, а? Может, и вправду идёт к сестре, а дорогу не знает? Ста росте скажем — не смогли отыскать…
Хамит в ответ лишь сердито блеснул глазами.
У околицы села он подторопил коня, обогнал девушку.
— Иди за мной!
Задержанную привели во двор Рахмангола. Хамит вошёл в дом, доложил старосте:
— Привели… Вот её узелок, — и положил на нары вещи, отобранные у девушки во дворе.
— Связывать не пришлось?
— Нет. Сама пошла. На помешанную не похожа, разговаривает нормально. В Ситйылгу, говорит, к сестре иду. Врёт. Шла в сторону завода, имя сестры назвать не смогла. Кто такая, откуда — не признаётся. Но не из нашего села, это точно…
— Так, так… — неопределённо произнёс Рахмангол и развязал лежавший на нарах узелок. Там оказались женское исподнее, несколько аршинов сатина, пять рублей денег — серебром и в бумажках, полкаравая хлеба. Да вдобавок — найденный Зиннуром чай.
— Хэ! Дела-а… — протянул староста. — Тут что-то нечисто. Где она всё это взяла? Требуется расследование. Придётся, наверно, посадить её в клеть.
Ещё раз перебрав вещи задержанной, староста приказал пялившемуся на женское исподнее Хамиту:
— Иди, приведи сюда, посмотрим-ка на неё!
Хамит с Аптуллой ввели девушку в дом. Веки у неё распухли от слёз. И, должно быть, инстинктивно стремясь скрыть это от чужих взглядов, она приспустила платок почти на самые глаза, а лицо прикрыла шалью, накинутой поверх платка. Войдя, остановилась у порога, прислонилась к дверному косяку.
— Откуда ты, сестричка? — спросил Рахмангол, решив, что ласковое обращение быстрее развяжет ей язык.
Девушка не ответила.
— Чья ты дочь? Девушка упорно молчала.
— Эй, жена! — крикнул Рахмангол. — Зайди-ка быстренько сюда!
Из другой половины прибежала старостиха.
— Что стряслось? Атак, не то лавку вы здесь открыли? Товары, деньги разложили…
— Ну, женщине только покажи товар — душу готова в обмен отдать. Не туда смотришь! Взгляни-ка вот на неё, — сказал Рахмангол, указывая взглядом на девушку.
— Аллах милостивый! Никак дочь ташбатканской Факихи? Верно, верно! Это ж Фатима!
— А Факиха — чья она жена?
— Жена Ахмади.
— Какого Ахмади?
— Да этого самого… Ну, который мочало скупает. Он ещё летом с Самигуллой, свояком Гиляж-бая, судился.
— Не-е, не с Самигуллой, а с его сватом, Вагапом, — вмешался Хамит. — Самигулла свидетелем ездил.
— Может, и так, — согласилась старостиха.
— Куда ж ты путь держала, сестрица? — спросил Рахмангол.
Фатима молча заплакала.
— Девушку никуда из дому не выпускайте, — сказал староста, обращаясь к жене. — Ты, Хамит, сейчас же скачи в Ташбаткан, скажи Ахмади, чтоб приехал за дочерью. Ты, Аптулла, постой у ворот, посторожи.
Конечно, надёжней было бы посадить задержанную в клеть, как намеревался Рахмангол поначалу, но это выглядело бы арестом и опозорило её отца, человека в округе известного и влиятельного. Поэтому намерения своего староста не осуществил.
Старостиха же, хорошо знавшая Факиху, отнеслась к девушке с сочувствием; уведя её в другую половину дома, предложила чаю. Но Фатима пить чай не стала — всё плакала и плакала.
«Всё… Пропала я, пропала! — мысленно повторяла она в отчаянии. — Теперь и шагу шагнуть из дома не дадут. Пропала… Будь проклят этот мир! Нет в нём для меня радости…»
Жандармы, закончив свои дела в Ташбаткане, собрались ехать в Гумерово. Старосте Гарифу строго-настрого наказали: буде беглый преступник Сунагат Аккулов появится в ауле — схватить и под конвоем доставить в заводской посёлок; если не появится, но станет известно, где он скрывается, кто его подкармливает, — без промедления сообщить уездной полиции; с Самигуллы, Вагапа, Адгама и — на всякий случай — с дома Ахмади глаз не спускать. С Гарифа даже взяли подписку, что всё это
