— Как же, как же! — спохватился он, наконец. — Сунагат нам известен. Только аллах ведает, где этот зимогор околачивается.

— То есть, как — аллах ведает? — прикрикнул вдруг жандарм. — Должны знать, что он работал на стекольном заводе!

— Да, вроде бы так, — неуверенно подтвердил слегка струхнувший староста. — Он, ваше болгародие, сиротой рос. Отец давно помер, мать опять вышла замуж. Вот он и отбился от аула. А нынче летом приходил в гости…

— К кому приходил? У него здесь есть родственники?

— Есть дядья, отцовы братья. И езнэ, муж, стало быть, тётки. Сызмала Сунагат жил у езнэ. Летом к нему же, аккурат, приходил.

— Доставь-ка мне сюда этого самого езнэ, дядьев тоже!

Гариф живо выскочил к воротам, послал первого попавшегося на глаза мальчишку за десятским, десятского — за Самигуллой, Адгамом и Вагапом.

Десятский вскоре привёл всех троих. И Самигулла, и старики растерялись, недоуменно переглянулись, услышав от старосты, что вызваны по приказу жандарма.

Богомолов допрашивал их по отдельности. Но Адгам и Вагап чуть ли не слово в слово сообщили одно и то же: Сунагат приходится им племянником, мальчишкой он остался без отца и, когда мать вышла замуж за гумеровца, не ужился с отчимом, поэтому поселился у Самигуллы, потом ушёл на завод, пас там у купца скот, жил в работниках, пока купец был жив, а коль скоро хозяин, значит, помер, — нанялся на завод.

— Всё это мне известно, — морщился Богомолов. — А приходил он нынешним летом к вам?

— Приходил, как же не прийти к родным! Но жил он у Самигуллы.

— Где он сейчас?

— Кто? Самигулла?

— Да не о Самигулле я спрашиваю, болван! Где Сунагат?

— На заводе, должно быть. Порядком уже времени прошло, как отправился обратно на завод.

Самигулла к сказанному дядьями Сунагата ничего нового не добавил. Лишь подтвердил: да, шурин был летом в ауле, прожил недели три и снова ушёл туда, где работает.

— Он у тебя жил?

— У меня.

— О чём вы с ним разговаривали?

— Так, ни о чём таком особенном. Да и когда было разговаривать-то? Я с рассвета до темна — в лесу, он — с погодками своими. Вечерами уходил на игры…

— Кто тут его товарищи?

Самигулла назвал Зекерию, Аитбая, ещё нескольких парней. Жандарм тут же велел старосте вызвать их. Пока десятский ходил за парнями, Богомолов продолжал допрашивать Самигуллу.

— Кто ещё из его близких живёт в вашем ауле?

— В Ташбаткане больше никого нет. В Гумерове живут его мать и отчим, Гиляж.

— Мать он навещал?

— Попробовал бы не навестить, я б его!

— Хорошо, хорошо!.. А отчим, говоришь, Гиляж?.. Как его фамилия?

— Какую фамилию носит — этого я не знаю. А по имени — Гиляж.

— Шурин твой в последние дни в аул не заглядывал?

— Нет, не заглядывал.

Между тем привели Зекерию с Аитбаем. Богомолов допросил и их. Чего добивался жандарм — никто не мог понять. Но из того, как откровенно он досадовал и морщился, нетрудно было вывести: ничего важного выудить при допросе не сумел. Да и что могли сказать парни? Ну, росли вместе, на речку вместе бегали. Что было нынешним летом? Ничего не было. Ходили вечерами гурьбой по аулу, песни пели, пляски устраивали.

Когда Богомолов отпустил парней, староста почему-то шёпотом сообщил ему:

— Жена моя рассказывала: этого Сунагата не раз видели с дочерью Ахмади…

И тут же пожалел, что не придержал язык за зубами, впутал в неприятное дело Ахмади: жандарм велел вызвать и его вместе с дочерью.

Ахмади пришёл один. На вопрос Богомолова ответил, что Сунагата не знает и знать не желает.

— Только от ребятишек слышал, что приходил в аул, а видеть его не видел, — добавил он.

— Как так — не видел. Он же с твоей дочерью встречался, отношения у них были более чем дружеские…

Слова жандарма ошарашили Ахмади: для него это была новость. Он столбом стоял посреди горницы, то бледнея, то краснея. Пробормотал, сгорая со стыда:

— Может, и встречались. За молодыми не уследишь…

— Разве он не бывал у вас?

— Ни разу этот парень не ступал на мой порог.

— «Парень!» Бунтовщик он, вот кто! Сбежал из тюрьмы… Всё ж странно: чуть ли не будущий зять, а ничего о нём не знаешь!

Тут за Ахмади вступился хранивший молчание Стрельников. Объяснил следователю, что у башкир, тем более в таких вот глухих аулах, молодёжь очень скрытна. Если парень и девушка полюбят друг друга, они держат свой секрет за семью замками, особенно тщательно скрывают свои взаимоотношения от родителей. По обычаю даже после свадьбы молодой муж долгое время не показывается на глаза тестю. Так что неведение Ахмади, человека, по его, Стрельникова, сведениям, вполне благонадёжного, можно считать естественным.

Следователь опять недовольно поморщился.

— А где твоя дочь? — сердито спросил он у Ахмади.

Что мог ответить Ахмади? Теперь уже не было сомнений — дочь прошлой ночью сбежала из дому. Факиха довольно быстро установила это, заглянув в сундук: оттуда исчезли кое-какие вещи дочери, несколько кусков ткани, пачка чая… О бегстве Фатимы уже знали и в ауле; женщины, встречаясь на улице, горячо обсуждали случившееся, одни хвалили девушку за решительность, другие осуждали её. Конечно, шила в мешке не утаишь, новость эта в конце концов может дойти и до жандармов, но Ахмади пока что предпочёл не говорить о своём позоре.

— Ушла в гости в Гумерово, — коротко ответил он на вопрос следователя.