- Я знаю. Я им сказал.

Повисла тишина, наполненная горестным сочувствием. Со склона донесся перестук кирок: площадки под батареи утапливали ниже уровня земли. По крайней мере, подумал Шарп, они вдвоем могут хорошенько выпить: солдаты из легкой роты предоставили им все свои запасы, а потом стянули еще, где могли, так что под рогожей стояло не меньше дюжины фляг с ромом или вином.

- Прости, Патрик.

- Поберегите дыхание, сэр. Мне будет совсем не больно, - он знал, что лжет. – Я убью этого сукина сына!

- Только после меня, - они посидели еще немного, получая удовольствие от мысли об убийстве Хэйксвилла. Тот принял меры предосторожности, укрывшись на ночь всего в нескольких ярдах от промокших насквозь офицерских палаток, и Шарп понимал, что сегодня нет надежды утащить его в какое-нибудь тихое и не сильно людное местечко.

Ирландец тихо кашлянул, и Шарп вопросительно глянул на него:

- Что?

- Я вот думал о полковнике. Что там было, на этом чертовом портрете?

- Его жена.

- Наверное, редкая красавица.

- Нет, - Шарп откупорил еще одну флягу. – Похоже, злобная сука, хотя по портрету не всегда скажешь. В любом случае, наш полковник чтит узы брака. Считает, что они не дают человеку влипать в неприятности.

- Может, и правда. Я тут слышал, вы и мисс Тереза женаты. Как, черт возьми, это случилось?

- Это я наврал полковнику.

- Вы? – Харпер расхохотался. – Честно говоря, вам бы на ней жениться. Она должна быть порядочной женщиной.

- А как насчет Джейн Гиббонс?

Харпер улыбнулся: он видел эту блондинку, сестру убитого им человека – но потом покачал головой:

- Она не для вас. Она родилась в большом поместье и должна выйти за человека своего круга: много денег и все такое. А вы – всего лишь солдат-пехотинец, как и все мы, и красной орденской ленточкой ее в постель не затащите. Во всяком случае, больше чем на одну ночь.

Шарп усмехнулся:

- Значит, ты считаешь, я должен жениться на Терезе?

- А что б нет? Она, конечно, худышка, да, но мясо-то можно и нарастить, были б кости, - Харпер совершенно не разделял любви Шарпа к стройным женщинам.

Они снова помолчали, слушая перестук дождя по рогоже и радуясь этой странной дружбе, которой так редко дается шанс проявиться. Шарп заработал себе репутацию человека, скупого на слова, и это была правда для всех, кроме горстки друзей: Харпера, Хогана, Лоссова, немецкого кавалериста – да, пожалуй, и все. Все – изгнанники, оторванные от своей страны, сражающиеся в чужой армии. Шарп тоже был изгнанником – чужаком среди офицеров.

- А знаешь, что говорит генерал?

Харпер помотал головой:

- Нет, расскажите, что такого говорит генерал.

- Он говорит, никто, поднявшийся из низов, хорошо не кончает.

- А он откуда знает?

- Говорит, они слишком много пьют.

- А кто в этой армии не пьет? – Харпер пнул флягу в сторону Шарпа. – Вот, держите, напейтесь.

Какой-то идиот приоткрыл люк в накате параллели – и чуткие французские артиллеристы его тут же заметили: укрепления Бадахоса моментально расцвели вспышками орудий. Со стороны земляных работ послышались крики, свет погас, но глухие удары ядер не прекращались, а из траншеи иногда раздавались вопли ужаса и боли.

Харпер сплюнул:

- Нам никогда не взять этот чертов город.

- Не можем же мы остаться здесь навсегда.

- То же самое вы, англичане, говорили, когда впервые приплыли в Ирландию.

Шарп усмехнулся:

- Вы нас так приветливо встретили, что нам расхотелось уезжать. Опять же, погода хорошая.

- О, можете забрать ее себе, - Харпер прищурился в темноту. – Господи Иисусе! Хоть бы дождь прекратился!

- Я думал, ирландцы любят дождь.

- Ну, да, дождь мы любим, но это ж не дождь вовсе!

- А что же?

- Это чертов всемирный потоп, который положит конец всему промокшему грешному миру.

Шарп откинулся на сломанный габион, брошенный землекопами, и глянул в небо:

- Я не видел звезд уже неделю. Нет, дольше.

- Это точно.

- Я люблю звезды.

- Как им приятно, должно быть, - Харпер был слегка удивлен: выпивка не так-то часто развязывала Шарпу язык.

- Нет, правда: ты любишь птиц, я – звезды.

- Птицы хоть что-то делают: летают, гнезда строят. За ними интересно наблюдать.

Шарп ничего не ответил. Он вспомнил ночи, проведенные в полях: голова на ранце, тело завернуто в стеганое одеяло, ноги в рукавах мундира, перевернутого наоборот и застегнутого на животе, как часто спали солдаты. Но иногда он просто лежал и глядел на искры в небе, отблески костров невообразимо огромной армии. Легион за легионом, где-то там, в небе, и он знал, что каждую ночь они подходят все ближе – и их так трудно было связать с тем, что описывали пьяные проповедники, иногда забредавшие в сиротский приют, где он рос. Звезды смешивались в его голове с четырьмя всадниками апокалипсиса, трубным зовом, вторым пришествием, восставшими из мертвых, и ночные огни казались кострами армии, несущей конец света.

- Мир не погибнет в воде – его прикончат байонеты и батальоны последней, черт возьми, великой битвы.

- Пока мы среди застрельщиков, сэр, я не против, - Харпер глотнул еще рома. – Надо оставить что-то на утро.

Шарп резко сел, вспомнив:

- Хэгмен подкупает барабанщиков.

- Это никогда не срабатывает.

Харпер был прав: мальчишки-барабанщики отвечали за порку, и друзья жертвы их частенько подкупали, но под суровым взглядом офицеров им приходилось бить изо всех сил.

Шарп поглядел на темную громаду Бадахоса, освещенную несколькими расплывчатыми огоньками. В одном из многочисленных дворов замка горел костер. Унылый краткий звон донесся от собора: колокол пробил полчаса.

- Если бы только ее там не было... – он запнулся.

- Что?

- Не знаю.

- Если бы ее там не было, - ульстерский акцент Харпера проявился сильнее: он явно пытался тщательнее связывать слова, – вы бы сбежали, да? Туда, в горы, сражаться среди партизан?

- Не знаю.

- Все-то вы знаете. Думаете, никто больше этого не хочет? – Харпер имел в виду себя. – Вы же умеете воевать не только в хорошую погоду.

- Скоро начнется дезертирство.