— Я заказал ужин.

Едва посторонние удалились, Гидеон, не теряя ни секунды, отошел от нее. Рукой в перчатке он сжимал выступ. Вид у него был такой, словно он готовит себя к самому худшему.

— Я не голодна, — прошептала Чариз.

— Приличия…

— Должны быть соблюдены. Я знаю.

Чариз понимала, что выбрала не самую лучшую тактику поведения. Ей бы постараться сгладить острые углы, подыграть Гидеону, пытавшемуся создать видимость того, что у них все как у людей. Но это было выше ее сил. Чувства ее были слишком сильны, слишком искренни. Она была очень благодарна Гидеону за все, что он сделал и продолжал для нее делать, но ее мучили угрызения совести, поскольку она гораздо больше жалела себя, чем Гидеона.

У губ его пролегли складки. Глаза горели от внутреннего напряжения. И Чариз новь напомнила себе, что он обрек себя на эти муки ради нее. Стыд отдавался горьким привкусом во рту.

Но сердцу не прикажешь. Она тосковала по его любви так, что готова была умереть в обмен на его любовь. И в ней вызрела непоколебимая уверенность в том, что, если он позволит себе полюбить ее, то исцелится.

Что это было? Желание оправдать себя, свое постыдное влечение к мужчине, которому она безразлична? Или сердце ее оказалось зорче, чем ум, и прозрело истину? Она этого не знала. Но точно знала, что Гидеон достоин большего, чем получал от этой бездушной сделки, от этого фарса. Она была достойна большего.

Стемнело. Чариз взяла толстую свечу и, переходя от одного канделябра к другому, принялась зажигать свечи. В этих обыденных действиях она нашла некоторое облегчение. Когда стало светлее, она увидела, что Гидеон побледнел. Заметила она и то, что дыхание его участилось.

— Вам плохо? — спросила Чариз, зажигая свечи в высоком серебряном канделябре на буфете.

— Нет, — ответил Гидеон.

Лицо его было белым, как бумага.

Она знала, в чем причина его страданий. Он не может преодолеть в себе брезгливость при мысли о том, что ему придется лечь с ней в постель. Горло ее сжал спазм. Она не могла больше притворяться, будто ничего не понимает.

Но не уязвленная гордость и попранное достоинство заставили ее заговорить, а сочувствие к нему и угрызения совести.

— Гидеон, в консуммации брака нет необходимости. Викарий сказал, что мы теперь считаемся законными супруги.

Она протянула руку к Гидеону в беззвучной мольбе сбросить с себя груз ответственности за нее, который он взвалил себе на плечи.

— Мою благодарность к вам не выразить никакими словами. Я никогда не смогу отплатить вам сполна за то, что вы для меня сделали. Не надо больше жертв.

Он сделал глубокий вдох и, повергнув ее в шок, рассмеялся. В глазах его она увидела горькую насмешку. Насмешку над собой. Он отошел от камина.

— Господи, всякий, кто знал меня в юности, катался бы сейчас по полу от смеха. Можно подумать, что я какая-то пугливая девственница. — Циничная усмешка прибавляла ему лет, делала его много старше его двадцати пяти. — Я, знаете ли, раньше это уже делал.

Да, со своими индийскими гуриями. Его ответ не убедил Чариз.

— Я в курсе, — сказала она несколько резко.

Теперь она горько сожалела о том, что не обладает теми навыками, которыми, вне сомнения, обладали те падшие женщины. Умей она дарить наслаждение, она смогла бы если не влюбить в себя мужа, то хотя бы пленить.

В глазах его была печаль.

— Я постараюсь сделать все возможное, чтобы не причинить вам боль.

— Я знаю.

Она всецело доверяла ему. Она уже доверила ему свою жизнь. И отдала свое сердце.

— В первый раз может быть больно.

Ему было неловко говорить на эту тему. Или, возможно, ему было неловко говорить на эту тему со своей невестой, от которой одни проблемы. Она была уверена в том, что его индийские любовницы не заставляли его испытывать неловкость.

«Чариз, перестань».

— Я знаю, что происходит в первую брачную ночь.

Лицо ее обдало жаром. Этот разговор и ей давался нелегко. Она вскинула подбородок, хотя рука, державшая свечу, дрожала.

— Я выросла в деревне, и моя мама рассказала мне, чего ожидать.

Он приподнял брови, и губы его сложились в еще одну ироничную усмешку.

— Ну, тогда вы можете считать себе экспертом.

Она покачала головой. От нервного напряжения сводило живот.

— Я никогда никого не целовала до… до вчерашнего дня.

Лицо его потемнело от гнева.

— Вы, должно быть, думаете, что вышли замуж за самого неуклюжего увальня во всем крещеном мире.

Голос ее звучал приглушенно.

— Вы знаете, что я так не думаю. Я готова к тому, что должно произойти.

— Ну, это обнадеживает.

Резким движением он провел рукой по волосам.

— Я не знаю, что еще сказать, — беспомощно проговорила Чариз, борясь с желанием пригладить эту непослушную темную гриву.

Потребность прикоснуться к нему будоражила ее кровь. Борьба с этим постоянным желанием изматывала ее, заставляла нервничать.

— Этот брак едва ли можно назвать нормальным, не так ли?

— Нет, нормальным его не назовешь, — с сожалением произнес Гидеон. — Вы очень много потеряли. И я ничего не могу сделать, чтобы возместить вам потерю.

«Останься со мной. Люби меня».

Чариз погасила свечу и поставила ее на подсвечник.

— Вы ни в чем не виноваты, — уныло сказала она и опустилась на стул.

Она чувствовала себя усталой, хотя усталость ее была скорее эмоционального плана, чем физического. Она продолжала тем же унылым голосом:

— Я тоже не виновата. Хьюберт и Феликс — корыстолюбивые и жадные проходимцы. Лорд Дезэй — мошенник. Но количество денег, оставленное мне отцом, неприлично велико. И это превращает людей в монстров.

Она замолчала.

— Всех, кроме вас.

Он поморщился.

— Я уже монстр. — Он продолжил, не дав ей возразить. — Лорд Дезэй, насколько я понимаю, ухажер.

Чариз поежилась.

— Он проиграл собственное состояние и состояние своей жены. С ней приключилась темная история. Он был единственным очевидцем дорожной аварии, в которой она погибла.

— Что связывает его и ваших сводных братьев?

Гидеон, казалось, испытал облегчение оттого, что мог обсуждать что-то не имеющее прямого отношения к предстоящей дефлорации.

— Деньги, конечно, — ответила Чариз.

Она играла со своим обручальным кольцом. Оно было старое и тяжелое и болталось на пальце.