Флорин Сак упрямо плывет к расщелине. Он думает об опасном подъеме по петляющей тропинке, о том, что лучше спрыгнуть со скалы назад в море, если комарихи нападут на него.

Он чувствует себя несчастным. Ему не помогает мысль о том, что сделать это было необходимо.

У него внезапно возникает желание — ему хочется, чтобы море сделало то, чего ждут от него поэты и художники, чтобы оно смыло все старое и он смог начать жизнь заново. Вода струится через него, словно внутри у него пустота, и он, двигаясь, закрывает глаза, представляя себе, как вода очищает его изнутри.

В кулаке Флорина зажат опасный перстень с печаткой. Он хочет избавиться от воспоминаний, но те противятся этому, как и его внутренности.

Внезапно он останавливается посреди моря, повисает в пятидесяти футах от поверхности, словно приговоренный к повешению в темной воде. «Вот мой дом», — говорит он себе, но эта мысль не утешает его. Флорин чувствует, как в нем нарастает гнев, гнев, которым он управляет, печаль вместе со злостью и чувство одиночества. Он думает о Шекеле и Анжевине (такое уже случалось с ним не раз).

Он неторопливо вытягивает руку, раскрывает кулак, и тяжелый кробюзонский перстень тут же соскальзывает с ладони и устремляется на дно.

Здесь так темно, что ощущение белизны его кожи — скорее воспоминание, чем реальность. Он может только представлять, как перстень падает, погружается, долго летит вниз и наконец ложится на скалистый уступ или старый двигатель. А может быть, нанизывается на ветку водорослей или на коралловый палец — бессмысленный, случайный союз.

А потом… потом непрестанное движение воды начнет шлифовать его. Не поглотит, как пытается Флорин вообразить себе, не уничтожит. Воссоздаст заново. И вот в один прекрасный день, многие годы или века спустя, этот перстень снова окажется на поверхности, будет вынесен на берег каким-нибудь подводным катаклизмом. Наверное, неумолимая вода изменит его до неузнаваемости. Но даже если соль и море источат его, если перстень растворится полностью, атомы его поднимутся к свету и станут частью Машинного берега.

«Что бы нам ни говорили, — думает Флорин, — море ничего не забывает, ничего не прощает».

Ему пора плыть дальше, и скоро он поплывет. Он вернется и, оставляя за собой мокрый след, вскарабкается на скалу, войдет в селение анофелесов. Размахивая щупальцами-мухобойками, он добежит до двери, и Беллис впустит его (он знает, что она будет ждать). И тогда все закончится, и город (его старый город, первый город), возможно, будет спасен. Но пока он не может пошевелиться.

Флорин думает обо всем, что ему еще предстоит увидеть. Обо всем, что, по рассказам, есть в море. О кораблях-призраках, о расплавленных кораблях, о базальтовых островах. О долинах окаменевших волн, где вода серая и твердая, где море умерло. О местах, где вода кипит. О земле джессинов. О паровых штормах. О Шраме. Он думает о перстне под ним, застрявшем в водорослях. «Все это еще здесь», — думает он.

В море нет искупления.

Что они делают?

Вкус моря здесь вызывает воспоминания. Охотники чувствуют мокроту — слюну мира. Она сочится (они помнят) из рваных ртов, прорезанных платформами, которые высасывают то, что находят, где рядом с бетонными цоколями люди в жалких кожаных пеленках и стеклянных колпаках — похитить их, допросить и убить совсем нетрудно.

Плавучий город бурит.