окно.

— Что вы делаете? — возмутился Никитин, пытаясь задержать ее руку.

— Поэт живет законом Спарты: родив уродливые строки, он их уничтожает, — с горечью сказала она, швырнув в окно клочки бумаги. Зябко поведя плечами, Вейзель ушла в купе и закрыла за собой дверь.

Только теперь Никитин заметил: они были не одни; у окна, провожая взглядом Луизу Вейзель, стоял полный маленький человечек с лысиной и чаплинскими усами щеточкой. Это был типичный представитель коммерческих кругов Запада, модные очки в золотой оправе, перстень-печатка на безымянном пальце и хорошо, но с претензией сшитый костюм.

— Вейзель очень экспансивная женщина, — по-французски, с сильным немецким акцентом сказал человек в очках.

— Вы знакомы с Луизой Вейзель? — спросил Никитин.

— О да, вернее, с Люсьеном Вейзель, — оживившись, ответил тот и, предлагая Никитину сигару, представился: — Эмиль Глосс и компания «Корпуса, фурнитура и часовая галантерея», Берн, Либенштрассе, сто двадцать четыре.

Никитин пожал протянутую ему влажную и цепкую руку, но от сигары отказался.

— История этой женщины широко известна в деловых кругах, — словоохотливо начал господин Глосс. Он срезал карманной гильотинкой кончик сигары, закурил и, как человек в силу своей профессии привыкший к легкому и быстрому сближению с малознакомыми людьми, с большой непосредственностью продолжал: — Луиза Вейзель — корреспондентка газеты «Вуа увриер», печатается она под своим девичьим именем Маргариты Арно. Она француженка, родилась где-то в пригороде Лиможа; мать умерла при родах, отец военный врач, погиб в сороковом году на линии Мажино. Родители отца жили в маленьком местечке, кажется Орадур-Сюр-Глан. В сорок четвертом году гитлеровская дивизия «Дас рейх» проводила в этом, районе карательную экспедицию и уничтожила, как говорят англичане, «ковентрировала», весь этот поселок. Спустя несколько дней, закончив образование в колледже святой Терезии, Маргарита Арно вернулась в Орадур-Сюр-Глан и не нашла ничего, кроме камней и пепла… — Глосс полез в карман за зажигалкой, не спеша раскурил погасшую сигару и спросил, улыбаясь: — Быть может, все это вам неинтересно?

Никитин заверил его в противном, и господин Глосс продолжал свое повествование. Было видно, что историю Маргариты Арно он рассказывает не в первый раз.

— Потрясенная тем, что она увидела, под влиянием вспыхнувшего в ней чувства мести, Маргарита Арно уходит к маки. У девушки оказался верный и точный глаз: снайперская пуля Маргариты Арно настигает немало гитлеровцев. И вот гестапо начинает охоту за девушкой, ее голова оценивается в пятьдесят тысяч франков. Командование партизанского отряда, спасая Арно от преследования, переправляет ее под именем Луизы Родгейм через швейцарскую границу. В Базеле новоявленную Луизу Родгейм судьба сводит с Люсьеном Вейзель, она переезжает в Невшатель и выходит за него замуж. Люсьен Вейзель — управляющий заводами фирмы «ОРБЭ», мы связаны с этой фирмой рядом коммерческих сделок. И вот, видите, «девушка-смерть» (ее так прозвали маки) становится отличной женой и матерью. Не правда ли, романтическая история и скучный, тривиальный конец? Поцелуй в диафрагму, совсем как в американских фильмах.

— Вы думаете, господин Глосс, что на этом кончается история Маргариты Арно? — спросил Никитин.

— Четыре «К» — назначение женщины! — безапелляционно отрезал Глосс и, выпустив колечко дыма, добавил: — Это сказал, если мне не изменяет память, Вильгельм Второй, он был мудрый старик.

— Но Маргарита Арно корреспондентка «Вуа увриер», — заметил Никитин.

— Это дамское рукоделье! — парировал Глосс и, заразительно рассмеявшись, добавил: — Личные деньги на бигуди.

Никитин чувствовал, как антипатия к этому господину перерастает в открытую неприязнь. К счастью, из соседнего купе вышел второй человечек, как две пуговицы на мундире новобранца похожий на Глосса, и, надевая на ходу пиджак, сказал по-немецки:

— Эмиль, пойдем в буфет пить скверное русское пиво!

Ответа Никитин не услышал, он отодвинул дверь и вошел в купе. Вейзель уснула или делала вид, что спит. Профессор с ткачихой разгадывали кроссворд, Никитин поднялся на свое место, лег и закрыл глаза.

В этот вечер ему не удалось поговорить с Луизой Вейзель. В голубоватом свете ночника Никитин различал ее профиль, он знал, что она не спит, и в то же время не решался заговорить с ней, потревожить ее раздумье. Так, мысленно повторяя последние строчки запомнившихся ему стихов, он уснул.

Проснулся Никитин поздно, посмотрел на часы и удивился — поезд подходил к пограничной станции с названием коротким и резким, как взмах хлыста.

В коридоре у приоткрытого окна стояла Луиза Вейзель. Сердито ворча, ветер парусом надувал оконные занавески.

Увидев Никитина, она сказала:

— Я ждала вас. Помогите мне заполнить таможенный листок, — попросила она, протягивая ему бланк опроса. — Это не будет трудно, у меня много новых интересных мыслей и совсем мало вещей.

Они вошли в купе (их соседи завтракали в буфете) и расположились за столом.

— Вот это моя самая большая ценность. — Она вынула из сетки небольшую картину. — Этот пейзаж я везу моему другу. Посмотрите, я не большой знаток в живописи.

Никитин сразу узнал пейзаж Хельмута Мерлинга, виденный им в доме Марфы-собачницы.

— Мне кажется, что пейзаж писан без души, — сказал он, — все тут есть: и цветы, и березки, а вот не волнует. Не люблю я эту манеру письма, так и кажется, что пейзаж вылизан и причесан у парикмахера.

Вейзель улыбнулась и, завертывая картину в бумагу, заметила:

— Вы злой критик. Представляю себе, что вы подумали о моих стихах!

Никитин не ответил. Перебегая со стрелки на стрелку, поезд подходил к станции. В окне мелькнул выложенный камнем на откосе лозунг: «МИРУ — МИР!», затем потянулись станционные бараки и новое здание вокзала с колоннами по фасаду.

Никитин помог Луизе Вейзель донести чемодан, простился и вошел в кабинет начальника таможни.

Тем временем в специальном зале шел таможенный досмотр. Пассажиры входили в одну дверь и, предъявив багаж, обойдя вокруг большого стола-загородки, выходили в другую.

«Луиза Вейзель, — прочел таможенный инспектор на опросном листке. — Швейцарская подданная. Место жительства: Швейцария, г. Невшатель. Бульвар Шатель-Сен-Дени, № 17. Шеруа. Вилла. Род занятий — журналистка». Привычно быстро инспектор осмотрел содержимое чемодана, затем развернул картину, заглянул в справочник — работы художника И. Фотiева в числе антикварных ценностей, не подлежащих вывозу за границу, не значилось. Он взял перо, чтобы подписать таможенный лист, как вдруг обратил внимание на структуру полотна, на котором была написана картина.

«Полотно льняное, — подумал инспектор, — современной машинной выделки, а на картине дата 1896 год. Странно…» Он согнул угол полотна, оторвав его с подрамника, — краска не трескалась, но в то же время слой краски для такой манеры письма был слишком плотен.

У таможенного инспектора возникло подозрение, что этот пейзаж написан поверх миниатюры, представляющей собой государственную ценность. Такие случаи в таможенной практике уже бывали.

Еще раз взглянув на подпись, инспектор прочел: