мелкие осколки о железную подпорку внизу, стекло посыпалось внутрь тамбура. В окна швейной фабрики выглянули работницы. Машины наверху остановились, и в наступившей тишине Вера услышала собственный крик.
— Что случилось? — крикнул кто-то сверху.
По лестнице загремел топот многих ног, выбежали работницы, впереди них показался закройщик, вооруженный длинным ножом для раскроя, он допытывался:
— Что случилось? Черт, да что же случилось, в конце концов?
Вера молчала.
Закройщик бросился к двери, сквозь разбитое стекло протянул руку и вытащил угловое железо, подпиравшее дверь, затем, убедившись в том, что вторая дверь закрыта изнутри на крючок, он вставил узкое лезвие своего ножа в щель и приподнял крючок.
То, что он увидел, заставило его отшатнуться.
— Граждане, что здесь происходит? — спросил сержант милиции, с трудом протискиваясь через толпу.
— Там… там… — только и мог произнести закройщик, указывая на открытую дверь мастерской.
Милиционер вошел в мастерскую и тотчас же выбежал обратно.
— Поручаю, гражданин, вам! — распорядился сержант, обращаясь к закройщику: он был здесь единственным мужчиной. — Никого не пускайте в мастерскую, пока я не вернусь! — И, придерживая правой рукой кобуру, он побежал в сторону площади, где был телефон-автомат.
Когда милиционер вернулся, возле мастерской уже тормозила дежурная машина, приехали начальник районного отделения милиции, следователь и судебно-медицинский эксперт.
Майор принял рапорт сержанта милиции и пошел в мастерскую, где следователь уже приступил к фотосъемке места происшествия.
Заметив на жестком диване для посетителей женщину, майор сказал:
— Прошу, гражданка, удалиться. Здесь вам делать нечего!
Женщина сидела прямо и неподвижно, закрыв рот тыльной частью руки. Взгляд ее был устремлен вперед. Вздрагивая всем телом, она дышала часто и порывисто, как зверь, загнанный погоней.
— Товарищ сержант, удалите с места происшествия постороннюю, — распорядился майор, указав на женщину.
— Какая же она посторонняя? — вмешалась одна из работниц. — Это Вера Холодова, жена… Я ее сразу узнала, она депутат горсовета, мы за нее голосовали…
Майор повернулся к Холодовой. Ее глаза с неестественно расширенными зрачками были устремлены в одну точку. Майор проследил взгляд Холодовой и увидел: на уровне ее глаз раскачивались ноги трупа, правый обшлаг брюк завернулся, обнажив протез. Взгляд женщины был прикован к хромированному шарниру протеза, в котором отражалась светлая точка электрической лампы, стоящей на верстаке.
ЛУИЗА ВЕЙЗЕЛЬ
На частых и крутых излучинах пути вагон припадал то на одну сторону, то на другую. В перечеркнутом телеграфными проводами небе, гонимые ветром, мчались причудливые клочья облаков, унося с собой последние, предвечерние краски заката. Наступили сумерки. Монотонно, в унисон перестуку колес, дребезжала ложечка в стоящем на столе стакане.
В купе было четверо пассажиров. Прижав к себе уже остывшую грелку, забывшись тяжелым и беспокойным сном, на нижнем месте лежала павлово-посадская ткачиха: она ехала в Карловы Вары лечить больную печень. На втором нижнем месте расположился тучный высокий грузин, профессор, направляющийся в Вену на съезд физиологов. Верхнее место справа занимала женщина в серых брюках и спортивной вязаной кофте, выгодно облегавшей ее по-девичьи стройную фигуру. На визитной карточке, вставленной в кожаную бирку чемодана, можно было прочесть:
Яркие этикетки на боках чемодана свидетельствовали о том, что деятельность Луизы Вейзель связана с частыми и разнообразными поездками по городам Европы.
Состояние вынужденного безделья для Никитина было непривычным. В то же время он пытался сосредоточиться на обстоятельствах дела. Луиза Вейзель приковывала к себе его внимание.
Стараясь ничем не выдать своего интереса, Никитин украдкой рассматривал лицо женщины. На вид Луизе Вейзель было лет тридцать. Ее волосы цвета светлой бронзы коротко острижены. Профиль Луизы Вейзель строгий и в то же время женственный. Светло-карие глаза полузакрыты, а полные, слегка подкрашенные губы шевелились, словно все это время она вела какой-то внутренний диалог сама с собой.
Поймав на себе чужой пристальный взгляд, она повернулась спиной. Мысленно выругав себя за неловкость, Никитин спустился вниз и вышел в коридор.
Поезд вырвался на прямой рельсовый путь и прибавил скорость. За окном мелькнули огни полустанка.
Облизнув пересохшие губы, Никитин направился в буфет, расположенный в соседнем вагоне, выпил бутылку пива и уже возвращался обратно, когда в крытом межвагонном переходе встретился с Луизой Вейзель. На подходе к станции машинист резко затормозил, и силой инерции женщину швырнуло в объятия майора. Подхватив Вейзель под руку, Никитин поддержал ее. Женщина произнесла несколько слов благодарности.
— Признаться, я думал, что вы немка! — сказал по-французски Никитин. — Ваш клермонферранский акцент выдает истую француженку.
— Вы не ошиблись, я из-под Лиможа. Вы русский? — спросила она.
— Русский. Разрешите проводить вас?
— О да, пожалуйста! — сказала она и, открыв дверь в тамбур, прошла вперед.
В буфете было безлюдно. Они сели за столик у окна и заказали кофе с миндальным пирожным.
Беседа текла легко и по-французски непринужденно.
— Скверный кофе! — Она отхлебнула из чашки и, рассмеявшись, добавила: — Не обижайтесь. В поездах почему-то всегда скверный кофе. На дороге Цюрих — Лозанна стюард разносит кофе в термосах. Это… ужасни, — сказала она по-русски, — напиток. Вы спрашиваете, что мне понравилось в России? Не все… — И повторила: — Не все, но многое меня взволновало. Мне кажется, что у вас в России дышится легче, свободнее. Я увидела и узнала новых людей, людей большой и благородной цели. Это очень важно, когда у человека есть цель, не ограниченная узким личным горизонтом, маленькими страстями фрондирующего обывателя. Города, поднявшиеся из руин и пепла, бой за хлеб на бескрайних степях Сибири, женщина, бросившаяся под поезд, чтобы столкнуть с рельсов чужого ребенка — это все пути одинаково большой цели, большого русского сердца! Я буду писать правду. О, я много должна рассказать моим читателям! А вдруг не сумею? — с тревогой спросила она и дружески положила свою тонкую руку на кисть его руки.
— Я верю вам, — искренне ответил Никитин.
— Спа-сии-бо, — произнесла она раздельно по-русски и, улыбнувшись своим, каким-то далеким мыслям, сказала: — Я тоже была человеком цели, потом… потом тихое теплое гнездышко. Я обленилась,
