Полтавский юркнул в дверь и молча включил фонарик.

Николай извлек из кармана и развернул план.

По схеме электропровод к минным колодцам протянут в здание станции через траншею, где проходят трубы подачи дизельного топлива.

— Надо снять щит с траншеи, — тихо сказал Николай и осветил слева у стены крышку люка. Он нагнулся, рукояткой бокореза приподнял щит и увидел два провода в разноцветной оплетке.

— Вырежи куски проводов! — сказал он, придерживая щит.

Полтавский лег на живот, перекусил бокорезом сперва один провод, затем другой. Отполз дальше. Николай помог ему поднять следующий щит. Он снова перерезал провода, вытащил куски, смотал их на ладони и спрятал в карман.

— Давай щиты опустим на место, — сказал Николай. — Так, здесь все. Теперь в котельную!

Они вышли, осмотрелись. Где-то в стороне прозвучала очередь автоматической пушки, и снова наступила тишина, гнетущая, словно притаившаяся...

В котельной ввод был сделан наружный и прямо привел их к заминированному колодцу. Лопатой, обнаруженной здесь же, Полтавский углубился на полметра, обрезал провода, подвязал к концам по кирпичу и, засыпав землей, хорошо утоптал.

— Все, Архипович. — Николай спрятал план.

— А как же остальные? Цеха? Склады? — спросил Полтавский.

— Там провода в глубоких траншеях, мы ничего не сможем сделать. Да и времени у нас не осталось: в двадцать три обход.

До Хлебной гавани они пробирались вместе, затем, молча простившись, разошлись в разные стороны.

Николай пошел на Арнаутскую.

На улицах часто встречались патрули военно-полевой жандармерии. Приходилось, стоя под резким светом электрического фонаря, показывать документы, с тревогой думая, что вот сейчас набредет на патруль кто-нибудь из оберверфштаба и попробуй объясни, почему ты, командир, не на доке, который вот- вот должен уйти из Одессы.

Но все обошлось благополучно. Он подошел к дому номер тринадцать и условно постучал в окно. Юля проводила его в комнату, сказав:

— Я уже начала беспокоиться. Почему так долго?

— По дороге раз пять проверяли документы... Я очень хочу есть...

— Сейчас покормлю тебя, только тише, мама спит... — Она ушла на кухню.

Николай порылся на этажерке и обнаружил томик стихов Эдуарда Багрицкого «Последняя ночь».

«Последняя ночь в оккупированном городе, — подумал он, — странно, последняя или, быть может, их будет несколько?»

Ужин был королевский — жареная ставрида с картошкой и даже... рюмка белой! У Юли был заветный флакончик спирта, она развела его кипяченой водой, отчего он стал мутный и теплый. Чуть, самую каплю, она налила себе, остальное ему.

Они чокнулись.

— За победу! — тихо сказал Николай. — Ты знаешь, что значит сейчас для меня эта рюмка?.. Нервы натянуты до предела, как проволочные тяжи... И вот я чувствую, понимаешь, Юля, чувствую физически, как слабеет их натяжение и я погружаюсь в блаженное состояние человека, который не сделал всего, что мог, но сделал все, что было в его силах... Ты знаешь, я просто мечтаю о нарах в тайнике на Тенистой, чтобы спать, спать не думая... Все это время я думал, даже во сне... Понимаешь, Юля, я не верю в обещанный страшный суд в небесах, но знаю, что придет время, и здесь, на земле, позовут нас с тобой и спросят: а что сделали вы в этой борьбе человека со зверем? Ну что мы можем на это сказать? Мы сделали мало, так ничтожно мало...

— Знаешь, Николай, ты опьянел от одной рюмки...

— Знаю. Юля, я могу взять с собой этот томик Багрицкого?

— Конечно. — Она улыбнулась.

— А ты, я вижу, довольна тем, что я пьян...

— Почему?

— Я ослаб, нет во мне прежней силы...

— Не понимаю связи...

— Помнишь, ты как-то сказала, что я все меньше нуждаюсь в тебе...

— Забудь об этом, это было давно и неправда... Скоро, очень скоро ты увидишь Анку и своих ребят... В феврале им исполнилось по семи.

Николай лег на кушетку, положив под голову руки, закрыл глаза и в то же мгновение погрузился в сон...

...К пирсу подходит теплоход, белый, нарядный, и на палубе стоит Анка, она старенькая, седая, в очках. Рядом с ней сыновья, они в одном возрасте с отцом... А Николай держит в руках два одинаковых резиновых пингвина — подарок сыновьям, но они так выросли... Аня состарилась, и только он, как был молодым, тридцатитрехлетним, так и остался... «Как же у меня такие взрослые сыновья?» — думает он. Вот подали трап, и они спускаются к нему, Константин и Владимир, поддерживая под руки мать... Анка очень смущена, она так постарела, и у нее возмужавшие сыновья... Трап длинный, как... как Крымский мост в Москве. Они идут, идут... Низкий протяжный гудок дает капитан теплохода, а они все идут по трапу, и кажется, что ему нет конца... И снова протяжный гудок...

Николай просыпается от звука гудка в порту. Сквозь щели в светомаскировке пробивается сиреневый сумрак рассвета. Он смотрит на часы — четверть шестого!

Входит Юля, она уже одета.

— Идем?

— Да, времени терять нельзя ни минуты!

Они молча выходят и идут в порт.

Док ушел, в этом он убедился сам. Теперь можно и на Тенистую!

Они сворачивают в сторону и идут по Преображенской к Большой Фонтанской дороге. Они идут долго, около двух часов.

В этот ранний час улица еще спит, и они проходят никем не замеченные. На пороге дома Николай останавливается:

— Там, у тебя на Арнаутской, я видел сон... До сих пор не могу забыть, какой-то вещий... Словно бы я на пирсе, встречаю теплоход, и на палубе Анка, старая, седая, и взрослые сыновья... Я стою на пирсе, тридцатитрехлетний, а сыновьям моим примерно столько же, и они по трапу идут, идут...

— Смешной сон... — Она улыбнулась.

— Смешной, говоришь? Ничего не вижу смешного. Дети мои вырастут, а я как был, так и останусь для них тридцатитрехлетним, по воспоминаниям детства... По фотографиям...

— Какая-то мистическая заумь! — уверенно бросила Юля.

— Понимаешь, Юля, я сам не верю, но тяжелый осадок не проходит. Ладно. Идем. — Он постучал, и дверь тотчас же открылась: их ждали.

На пороге стояла Елена Сергеевна.

— Как вы долго! Иван не находит себе места, — сказала она, спускаясь в подвал.

Несколько блоков ракушечника было выдвинуто: в ожидании его тайник не закрывали.

— До свидания, Юля! — прощаясь, сказал Николай. — В эти дни будет особенно опасно в городе, зря не рискуй, прошу тебя. Я не благодарю за все, что ты сделала, ты выполнила свой долг. Вот какие громкие слова я тебе говорю, — улыбнулся он. — Но что-то, мне кажется, ты сделала и для меня лично. Спасибо тебе.

Николай полез головой в амбразуру и скрылся в тайнике. Женщины поставили блоки ракушечника на место и навесили полку-стеллаж со всяким хозяйственным хламом.

В тайнике Николай мог стоять не сгибаясь. Здесь было не теснее, чем в купе плацкартного вагона.

— А как Лопатто? — спросил Николай Валерия.

— Я был у профессора шестого, проводил его и Александра до стекольного завода. Они ушли в