вскоре уехал.

Николай Артурович вернулся в кабинет, допечатал листовку и вышел на Приморскую. Берндт его дожидался.

— Вот тебе, Артур, листовки. — Он сунул ему в карман сверток. — Не теряй времени. Надо их расклеить сегодня же. Справишься?

— Постараюсь.

И они разошлись в разные стороны.

Первого числа, закончив трудовой день как всегда, рабочие сплошным потоком двинулись к проходной. Почему-то образовалась очередь. С моря подул холодный, пронизывающий ветер. Пошел дождь со снегом. Люди промокли до нитки. Беспокойство нарастало, а очередь не двигалась вперед. Кто-то пустил слух, что в проходной обыскивают. Послышались возгласы возмущения. Некоторые, знавшие, как можно выбраться с завода, минуя проходную, направились в обход, но и эти выходы оказались блокированы солдатами немецкой морской пехоты. Тогда, стиснутые со всех сторон на узкой площадке перед проходной, люди двинулись на турникет, но им навстречу выбежали солдаты морской пехоты и оттеснили назад. Из комендатуры вышли майор Загнер и обер-лейтенант Кернер. В наступившей тишине майор объявил, что по приказу германского командования рабочие, инженеры и служащие завода заключены в концентрационный лагерь. По рабочей массе прокатилась волна возмущения. Теснимые задними рядами, передние подались вперед.

Обер-лейтенант выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Он не знал русского языка.

— Хальт! Аусганг верботен!

Масса рабочих угрожающе затихла.

Майор Загнер закончил свою речь. Из его слов было ясно, что никому отсюда не выбраться, по крайней мере сегодня. А это была суббота, и каждый из них рассчитывал провести вечер в кругу семьи.

Под общежитие по указанию Загнера приспособили второй этаж старой конторы, бросили на пол прелую солому, и все... Ни столов, ни стульев...

Промокшие, голодные, они собрались в общежитии. Здесь по крайней мере была крыша над головой и горел электрический свет. Люди разбились на группы, обсуждая события. Неизвестно откуда появилась листовка и пошла по рукам.

Лагерь долго не затихал. Белый листок, словно чайка, перелетал из одной группы рабочих в другую, возвращался назад и читался вновь.

Только под утро люди забылись коротким сном, но, как только кончился комендантский час, у проходной появились матери, жены, сестры, обеспокоенные отсутствием мужчин. В комендатуре им объяснили, что рабочие задержаны на несколько дней в связи с выполнением срочного заказа, что женщины могут передавать им питание, одежду и постельные принадлежности.

За несколько дней в судьбе людей мало что изменилось: они работали как всегда, некоторым даже удавалось увидеться со своими близкими и перекинуться парой слов. Но четвертого они все почувствовали резкий перелом. С утра был объявлен приказ о прекращении работ и эвакуации всего оборудования завода, а на территории появились две роты саперов и несколько автомашин с ящиками тола и авиабомбами.

В тот же день Гефт вызвал к себе Рябошапченко.

— Вот что, Иван Александрович, — сказал он, — немцы решили за эти несколько дней начисто ограбить завод. Наша задача — не дать им ни одного исправного станка. Мы проведем операцию «Молот и солидол». Будем крушить молотом все, что только можно разбить, а осколки заливать солидолом. Сейчас, в первую очередь Загнер приказал демонтировать и отправить в порт станок для проточки валов. Ты сделай вот что: используй кранового Копейкина, занеси в угол заднюю бабку, планшайбу и завали всяким хламом. Потом подними на крюке маховик и разбей им станину. Через два часа я заеду за этим станком. Есть еще одна мысль, но об этом позже. Сегодня удалось договориться с Загнером об освобождении из лагеря всех стариков. Ты понимаешь, что под этой маркой мы сможем выпустить и тех, что помоложе... Отбери людей. Кроме того, на машине я буду перевозить в порт оборудование. Надо попытаться подсаживать для разгрузки восемь — десять человек рабочих в каждый рейс. Разумеется, на завод они не вернутся. Завтра я дежурю и вечером сумею выпустить человек десять по пропускам. Учти, к трем часам будет новая листовка. Надо обеспечить ее распространение. Вот, кажется, и все. Вопросов у тебя нет?

— Нет, все ясно. Если бы ты знал, Николай Артурович, какое это варварство, крушить такой станок...

— Где же мне знать? — разозлился Гефт. — Ну, иди, чувствительный юноша!..

Весь день Гефт занимался отправкой оборудования в порт, а когда охрана привыкла к его поездкам, он стал подсаживать на машину людей и в течение дня вывез с завода инженеров Резчикова, Новохацкого, Юркова, мастеров Чефрана, Разманича, Клещевича и многих других техников и рабочих.

В первую же ночь из лагеря скрылось человек двести, через проходы, предусмотрительно оставленные Гефтом. Четвертого удалось выпустить еще около двухсот человек «стариков» и «больных туберкулезом»: немцы боялись инфекции и легко на это пошли. Количество людей в лагере резко уменьшилось. Из патриотической группы Гефта на заводе остались лишь Иван Рябошапченко и Василий Тихонин. Ящики с оборудованием были все вывезены на плавучий док. Последние три станка сняты с фундаментов и погружены на платформы; здесь же, на пути, стояли два катучих железнодорожных крана. Гитлеровцы намеревались столкнуть их в море.

В огромном, теперь пустом, помещении механического цеха Тихонин и Рябошапченко сидели на выброшенном из конторки столе Лизхен. Сама она исчезла из цеха в первый же день организации лагеря. Она теперь секретарь Загнера, ходит упоенная властью, по-хозяйски покрикивая на служащих конторы. Так молча сидели на столе разные по возрасту и судьбе два человека — Тихонин и Рябошапченко, но мысли их были примерно одинаковы. Человек испытывает удовлетворение от дела своих рук. Вот они потрудились на совесть, перед ними дело их рук — разрушенный, опустошенный цех, а на душе ничего, кроме горького осадка.

— Ну ладно, Иван Александрович, — нарушил молчание Василий. — Все пройдет, как хвороба. Останутся только оспинки на сердце. Придут наши. Вернутся станки, эвакуированные на восток. А куда? Эти гады все подорвут, все уничтожат...

— Думаю, что всего они не подорвут... Он не допустит...

— Сколько за эти полгода я слышал от вас: «он приказал», «он дал задание», «он передал листовку», «он не допустит»... Кто? Кто приказал? Кто не допустит? Вы были командиром в этой борьбе. Я вам верил, и вы меня не обманули. Но вы говорите, что кто-то стоит за вами. Я спрашиваю: кто? Имею я на это право?

Рябошапченко повернулся к Василию, внимательно посмотрел на него, двигая желваками, вытянул губы, словно собираясь свистнуть, и поджал их вновь — такая у человека странная привычка, — затем сказал:

— Думаю, Василий, что ты имеешь на это право. Пришло время познакомить тебя с главой нашей группы. Он не чуждался грязной работы, он такой же, как ты, как я, солдат незримого фронта... Пойдем!