очень темных рук он растирал белые, ухоженные плечи Загоруйченко.

— Чем больше я думаю, инженер, тем больше прихожу к выводу, что ты прав... — после паузы сказал Загоруйченко.

Николай глазами показал на массажиста.

— Он глух, как старый тетерев. При нем можно говорить что угодно. — И, перевернувшись на бок, подставив другое плечо, он снова заговорил: — Конечно, можно уехать с немцами, и Родина обойдется без Загоруйченко, но сумею ли я без нее обойтись?..

— Нечто подобное уже было однажды сказано, — заметил Николай.

— Сказано? Кем? — удивился он.

— Кажется, Тургеневым. Однако ты думаешь, и это уже хорошо!..

— Что же мешает думать тебе?

— Я сижу по уши в навозной куче, где мне чирикать?.. — усмехнулся Николай. — Родители эвакуируются в Германию...

— Оставь их здесь в Одессе...

— Я не могу рисковать жизнью стариков.

Закончив свою работу, массажист стал собирать в саквояж свое нехитрое хозяйство: тальк в фарфоровой солонке, одеколон, салфетки...

Загоруйченко поднялся с кушетки, сделал несколько движений и сказал:

— Ты знаешь, инженер, я все-таки пойду к Мавромати. Мы с ним друзья. Черт знает, быть может...

— Еще придется послужить Мавромати вышибалой в Афинах! — не скрывая иронии, добавил Николай.

— Но, но! Ты у меня смотри! — пригрозил Загоруйченко.

— Прощай, раскаявшийся грешник! — бросил Николай и вышел из артистической.

Утром в помощь Загнеру по эвакуации прибыл из штаба обер-лейтенант де Валь, сынок прусского помещика, всю войну прокантовавшиися по тылам армии. Загнер послал де Валя раздобывать тару для упаковки оборудования: такелажный цех с изготовлением ящиков не управлялся.

Рябошапченко, как было условлено, с утра поставил две бригады на демонтаж, остальные работали на судах в эллинге и у пирса.

К концу рабочего дня Гефт повел Загнера и де Валя в механический, проверить, как идет подготовка к эвакуации.

Уходя из кабинета, Гефт сказал Лии:

— Мы идем проверять Ивана Александровича.

Лия сняла трубку и попросила механический. К телефону подошел Рябошапченко.

— Николай Артурович приказал, чтобы люди не гуляли! — сказала она.

Гефт повел начальство кружным путем, через эллинг. Они посмотрели корпусные работы на минном тральщике. Здесь шла электросварка. Затем внезапно, со стороны эллинга, нагрянули в механический.

Демонтировали сразу три станка. Десятки ящиков с аккуратными надписями уже лежали приготовленные к отправке.

— Что в ящиках? — по-немецки спросил майор.

— По идее должны быть главные детали станков, — также по-немецки ответил Гефт. — У рабочих длинные уши, они сводки ловят на лету, и кто знает, что в этих ящиках!.. Я их сейчас проверю! Иван Александрович! — позвал он.

— Слушаю! — отозвался Рябошапченко.

— Что в ящиках? — по-русски спросил он.

— Детали станков...

— А если я сейчас проверю?..

— Воля ваша... — Рябошапченко пожал плечами.

— Эй, ты! Как твоя фамилия? — спросил рабочего Гефт.

— Тихонин.

— Возьми один из этих ящиков, ну, вот этот! — Он указал какой. — Поставь на станину. Открой!

Тихонин взглянул на Рябошапченко, словно спрашивая, как быть. А у самого на лбу выступила испарина. Кто-кто, а он-то знал, что в этих ящиках!..

Загнер и де Валь подошли ближе, они отлично видели растерянность рабочего.

— Я что сказал? Открыть! — потребовал Гефт.

Тихонин поддел крышку зубилом, приподнял шляпки гвоздей, уцепил гвоздодером, не спеша вытащил гвозди и откинул крышку...

В ящике лежали щедро смазанные солидолом аккуратно переложенные стружкой планшайба и другие детали станка. Зубья шестерни были обернуты паклей, а сверху — опись на немецком языке.

— Кто делал опись? — спросил Загнер.

— Лизхен, — ответил Рябошапченко, он был явно оскорблен недоверием.

— Хорошо! Я очень доволен! — сказал Загнер, он неплохо владел русским языком. — Вы будете получать премий! Делать так, и все будет хорошо!

Довольный собой, немецкой педантичностью инженера, работами в цехе, Загнер, сопровождаемый де Валем и Гефтом, вышел из цеха.

Тихонин, прижав в углу Рябошапченко, с плохо сдерживаемым бешенством сказал:

— Ну?! Неужели вы и теперь не видите? Это же немецкая продажная шкура! Почему вы нам мешаете? Мы бы давно ему сделали темную!

— Вася, потерпи. Осталось немного...

— Он же уйдет с немцами! Как пить дать, уйдет!

— Не уйдет. Забей, Вася, этот ящик и закопай его под полом в конторке! — распорядился Рябошапченко и пошел в дирекцию.

В следующие два дня дел было невпроворот. Эвакуировались склады материально-технического снабжения оберверфштаба. Надо было получить побольше материалов, чтобы было чем встретить настоящих хозяев завода. Гефт добился от майора Загнера разрешения создать аварийный запас и получил за его подписью чистые бланки требований. Он возился с этим несколько дней, но вывез на завод большое количество материалов и спрятал в деревянных складах в расчете на то, что стоящие рядом большие каменные пакгаузы, будучи взорваны, завалят деревянные сооружения. А бензин и автол в бочках он приказал закатить в убежище.

Только Гефт справился с этой задачей, как возникла новая: отцу был выписан маршбефель до порта Браил на Дунае. Небольшой буксир «Альтенбург», на котором должны были эвакуироваться родители, уходил в ночь на двадцать шестое...

Нельзя сказать, чтобы рабочие порта, где он работал, встретили эвакуацию старого Гефта с энтузиазмом. Они считали, что старик переметнулся к немцам, и открыто высказывали ему свое презрение, отчего Артур Готлибович страдал еще больше.

— Ну вот, сын, — сидя на чемодане в ожидании извозчика, сказал старик. — Мы с матерью сделали, как ты хотел. Мы едем в эту проклятую страну, где нас никто не ждет и где мы никому не нужны...

— Опять ты заводишь эту шарманку! — сказала Вера Иосифовна. — Я всегда любила путешествовать...

— Ты слышишь, Николай? Она еще может шутить!..

— Лучше шутить, чем паникерствовать, — заметила мать.

— Это я паникер? Ты слышишь, сын?

— Слышу, отец. Мне очень горько, что вы уезжаете, но другого выхода нет. Вы вернетесь, и довольно скоро.

— Откуда у тебя такая уверенность? — с интересом спросил отец.

— Я знаю обстановку. Наши войска заняли Первомайск. Идут бои у старой границы, на Пруте. Еще немного, и Румыния выйдет из игры, за ней Италия. Уже Рим объявлен открытым городом. Скоро, отец, очень скоро вы вернетесь в Одессу. Что делать, каждый по-своему участвует в войне.

— Да, каждый по-своему, — философски повторил старик.

Во двор въехала фура, нанятая Гефтом. Они перенесли два чемодана, сетку с продуктами, уселись сами