«Такое важное сообщение держать до воскресенья нельзя. Сводку надо сегодня же отпечатать и расклеить», — решил он.

Николай надел тужурку и зашел в комнату матери проститься с Зиной, но, увидев его одетым, девушка заторопилась, сказав, что в это время боится ходить одна и, пользуясь тем, что Николай все равно идет из дома, просит проводить ее...

В этот вечер не удалось отпечатать сводку: дома была Юлина мать, а главное — господин Пирог крутился возле дома, заглядывал в окна.

Пришлось перенести на завтра. Но завтра вклинились новые события: власть в городе перешла к немцам во главе с генералом Ауленом. Всем румынам было предложено выехать в королевство, осталось лишь небольшое число чиновников. Полицию сменила фельджандармерия. Выдача пропусков на выезд из города прекращена. Судоремонтный завод заняли немцы и выставили военную охрану. В кабинете шефа Купфера расположился баурат, в кабинете главного инженера — Вагнер, главного механика — Гефт.

Весь день Николай принимал оборудование по уже знакомой описи. Только поздно вечером ему удалось вырваться домой. Надо было прочесть номер «Дер штюрмера» (нюрнбергский листок, издающийся Штрейхером). Газету он до утра взял у майора Загнера. Было интересно проследить за тем, как печать рейха освещает военные события на Восточном фронте.

Только Николай открыл газету, как явился отец, в довольно приподнятом настроении. Старик запер входную дверь на ключ, демонстративно поставил напротив него стул, сел и решительно начал:

— Я хочу, сын, внести в наши отношения ясность...

Предисловие было многообещающим. Николай понял, что отделаться шуткой не удастся.

— Ты читаешь «Дер штюрмер»?! — Он только теперь разобрал заголовок. — Этот вонючий, погромный листок?!

— Иногда и из такого листка можно извлечь полезные сведения.

Готовый снова вспыхнуть, Артур Готлибович взял себя в руки и, понизив голос, спросил:

— Ты знаешь, что советские войска два дня тому назад взяли Херсон?

— Знаю.

— Ты знаешь, что вот-вот они могут быть в Одессе?

— Знаю.

— Что будет с тобой?

— Я свободно вздохну. Выпишу Аню с ребятами, отдохну около них неделю-другую и... новое задание... Если бы ты, отец, знал, как я устал...

— Так что же выходит?.. Все это время ты... — У старика перехватило дыхание, он судорожно втянул в себя воздух, вынул платок и вытер слезу.

— Все это время... — согласился Николай.

— Но почему же?.. Почему ты это скрыл от меня, от отца? Ведь с той поры, как ты вернулся в Одессу, я стыдился моих старых друзей... Я не мог им честно смотреть в глаза!..

— Я опасался, отец, что ради права открыто смотреть в глаза ты все расскажешь своим друзьям... Я видел, что ты болезненно переживаешь мою работу на гитлеровцев, но ничего не мог поделать. Ты человек эмоциональный, работа в театре наложила на тебя свой отпечаток...

— Почему же ты решил сказать об этом теперь?

— После моего вызова в гестапо ты стал догадываться сам, да и кроме того... Ты только не волнуйся, отец, но... Если в «Зеетранспортштелле» будут настаивать на твоей эвакуации в Германию, ты должен согласиться. Иначе ты провалишь меня...

— Что ты говоришь, Коля! — Старик схватился за голову.

— Это неизбежно. Когда все кончится, вы вернетесь...

— Страшно. Мать себя плохо чувствует. Не по силам нам такой переезд. Не те годы...

— Я не вижу другого выхода...

В дверь постучали: это вернулась домой мать. Только взглянув на них, Вера Иосифовна поняла, что был крупный разговор.

— Что вы опять не поделили? — спросила она.

— Вот, Вера, наш сын... Коля настаивает на эвакуации...

— Куда?

— В Германию...

Наступила пауза. Вера Иосифовна начала собирать ужин. Она разожгла примус, поставила кофейник, потом подошла к Артуру Готлибовичу, положила ему руки на плечи и сказала так просто, словно речь шла о поездке на Большой Фонтан:

— Если сын считает, что мы должны эвакуироваться в Германию, стало быть, так нужно. Ну, ну, Артур Готлибович, выше голову! Не хныкать!

— А ты знаешь, Вера, что он... — Старик не нашел слова.

— Знаю. Какой же я была бы матерью, если бы не знала...

— Почему же ты не сказала мне? — возмутился Артур Готлибович.

— Если сын не нашел нужным сказать тебе, почему это должна была сделать я? Теперь ты знаешь.

— Знаю...

— Этого не надо говорить, достаточно взглянуть на тебя, ты уже мучаешься своей тайной...

— Ты меня считаешь мальчишкой?!

— Есть люди, которые до старости остаются мальчишками. И я счастлива, Артур, что ты принадлежишь к их числу. — Она поцеловала мужа в голову и сняла кофейник. — К столу, мальчишки! По такому случаю я вас угощу настоящим кофе!..

Но «настоящее кофе» не состоялось: пришел заводской посыльный с запиской от Вагнера:

— Машина здесь? — спросил Николай посыльного.

— Да. Я могу идти? — Идите.

Закрыв за посыльным дверь, Николай неохотно стал натягивать кожаную тужурку.

— Ты уходишь? Без кофе? — огорчилась Вера Иосифовна.

— Служба, мама, — усмехнулся Николай.

Шел дождь. На деревьях, обманутых теплом, появились почки. Порывистый ветер гнал низкие, косматые облака. Полнолуние кончилось, ущербная луна временами показывалась в просветах. Николай смотрел сквозь рябое от дождя стекло машины на встречных людей, шагающих через лужи, на ручьи, бегущие по обочинам дороги, и думал... Мысли его были тревожными и в то же время праздничными, полными какого-то смутного, волнующего ожидания.

В оберверфштабе он застал многих офицеров на месте. Капитан Риш подписал требование. Николай поехал на склад, получил восемьдесят килограммов баббита, отвез на завод и запер у себя в кабинете, в письменном столе.

На той же машине он вернулся домой, тихо открыл дверь и вошел в квартиру. Из комнаты родителей слышались голоса. Старики по-деловому обсуждали вопрос: что из вещей следует брать с собой в эвакуацию...

Утром Николай пришел на завод рано и сразу направился к Гнесианову. Застал он его в конторке за чтением толстенной книги. При виде Гефта мастер сунул книгу под папку с нарядами, изобразив на лице