нечто вроде улыбки.
— Вот что, Василий Васильевич, предстоит срочная работа...
— Опять срочная... — тоскливо сказал Гнесианов. — А скажите, Николай Артурович, правда, что наши войска заняли Херсон?
— Не только Херсон — районный центр Одесской области Ольшанку! А на Николаевском направлении Котлярово!..
— Теперь, я думаю, скоро, а? — Лицо его оживилось, выражение трагической маски исчезло. — Может быть, Николай Артурович, не делать эту срочную работу, а? Ну ее к...
— Нет, Василий Васильевич, еще недельки две придется потерпеть. У вас старый баббит есть?
— Сколько угодно.
— А свинец?
— И этого добра хватает...
— Очень хорошо. Вот вы сплавом старого баббита и свинца перезальете рамовые подшипники на пароходе «Амур». Обрабатывать заливку не надо, передадите прямо на сборку. Приступайте сегодня же. Людей предупредите, чтобы не болтали.
— Понимаю.
— А теперь вызовите сюда Рябошапченко. У него вечно торчит Лизхен, ни о чем нельзя поговорить.
Гнесианов неохотно ушел. Было видно, что он не хотел оставлять инженера одного в конторке.
Как только Гнесианов ушел, Николай извлек из-под папки книгу, оказавшуюся библией, открыл ее на закладке и прочел подчеркнутое карандашом:
«...Мы растопчем их; горы упьются их кровью, равнины наполнятся их трупами, и не станет стопа ноги их против нашего лица, и гибелью погибнут они...»
Как-то Рябошапченко говорил ему, что Гнесианов — человек верующий и даже проповедует в какой-то секте.
Николай положил библию на место и прикрыл папкой.
Гнесианов вошел в конторку с Рябошапченко и первым долгом взглянул на стол. Увидев, что папка лежит на месте, он успокоился.
— Вот что, Иван Александрович, надо в трехдневный срок собрать машину на «Амуре», его отбуксируют в Констанцу, — сказал Гефт.
— Три месяца разбирали, а собрать за три дня! — удивился Рябошапченко.
— Можно. Я считаю этот срок реальным...
— Да что ты, Николай Артурович!..
— Он же не своим ходом, а на буксире. Собирайте быстро и хорошо. Поставьте бригаду Берещука. Прибавьте, чего ему там недостает в цилиндрах...
— А чего может не хватать в цилиндрах? — удивился еще больше Рябошапченко.
— Болтов, гаек, стальной стружки...
— А! Понимаю! — только теперь сообразил тот.
— Вентили, золотники не ставьте. Смажьте их хорошенько тавотом — и в ящичек, от глаз подальше... Вот Василий Васильевич перезальет рамовые подшипники, будете их устанавливать без предварительной обработки. Все ясно?
— Яснее некуда! — усмехнулся Рябошапченко. — Будет выполнено.
— Ну, пойдем, Иван Александрович, на эллинг! — предложил Гефт, и они вышли из медницкого цеха.
— Этой ночью «Вессель» уходит в Севастополь, — сказал Рябошапченко, как только они остались одни.
— Как с «угольком»?
— «Уголек» в бункере. Я поручил Тихонину сходить на двадцать второй причал и проверить лично. Все в порядке.
— Прошу тебя, Иван Александрович, машину на «Амуре» собрать в срок.
— Будет сделано.
— У меня теперь секретарь, так ты имей в виду, человек свой. В случае чего — можешь доверить.
Прошло три напряженных дня.
На «Амур» пришел майор Загнер, спустился в машинное отделение, походил вокруг машин, посмотрел и остался доволен. Он даже расчувствовался, сказав сопровождающему его Гефту:
— Вы, инженер, действительно моя правая рука на заводе! Не знаю, что бы я без вас делал!
Девятнадцатого марта пришел старый румынский колесный пароход и взял «Амур» на буксир.
Рябошапченко и Гефт, стоя возле электростанции, наблюдали, как, шлепая плицами по довольно крупной волне, буксир едва тащил «Амур», груженный железным ломом.
— Знатную могилку ты попираешь ногами! — с хитрой улыбкой сказал Рябошапченко.
— Чего, чего? — не понял Гефт.
— Здесь, на этом месте, захоронены вентили и золотники с «Амура»...
ОПЕРАЦИЯ «МОЛОТ И СОЛИДОЛ»
Они встретились на остановке трамвая, оба в черных кожаных куртках, форменных фуражках с эмблемами германского флота и нарукавными желтыми повязками — имперский орел и свастика. Нарукавный знак Валерию сделала Юля Покалюхина, документы и ночной пропуск — Гефт.
Трамвай еле тащился по Аркадийской дороге. В этот поздний час пассажиров не было, только кондуктор и двое «немцев» — Валерий и Николай. Вагон катился, раскачиваясь и подпрыгивая на стыках, с визгом и скрежетом металлорежущего станка. При таком грохоте можно было разговаривать без опаски.
— Ты предложил профессору укрыться с нами на Тенистой? — спросил Николай.
— С Лопатто я разговаривал. Он уйдет со своим сыном в катакомбы возле стекольного завода.
На остановке в вагон вошли подвыпивший морячок с подружкой. Глядя на «немцев», женщина предостерегающе что-то сказала ему на ухо, а он громко (пусть слышат кондуктор и эти двое с орлами!):
— Ма-ша, я чело-век верти-кальный!
Поначалу Николай подумал, что вот, мол, пьяный, несет невесть что; поразмыслив, понял: вертикальный, стало быть, несгибаемый. На колени, мол, нас не поставишь, нет! Но, продолжая разговор, сказал:
— Я даже не знал, что у Лопатто есть сын.
— Как же, Александр, хороший парень. Студент строительного отделения. По заданию отца Александр добыл для нас важные сведения...
На полном ходу вожатый затормозил. Вскочив на подножку, в поручень вцепились два жандарма. Они поднялись в вагон, проверили удостоверение «вертикального», у женщины документа не было. Козырнув «немцам», они остановили трамвай, высадили моряка с подружкой и куда-то повели.
— Мне кажется, что вход в катакомбы у стекольного завода замурован, — вернулся Николай к прерванной теме.
— Совершенно верно, но в десятке метров от ствола хибарка сапожника. Из-под верстака сапожника они и ведут штольню. Там установят кронштейн с блоком, и каждый будет сам себя спускать в катакомбы.
На углу Лагерной Николай и Валерий сошли с трамвая и направились в сторону Тенистой.
— Ты знаешь, как раньше называлось продолжение Лагерной? Шарлатанский переулок! — сказал Николай. — Такое только в Одессе возможно!
Они свернули влево, на Тенистую — узкую улочку одноэтажных домов заводского кооператива. Здесь
