даже демонических. Вмешается англиканская церковь… А если проговорится кто-то из тех священнослужителей, к кому мы обращались, на нас будут смотреть как на чумных.
– Стало быть, у нас есть гораздо более серьезные причины покинуть Лондон, чем приглашение маркиза Эберкорна, – заметил Ян. – И настоятельнее, чем когда-либо, требуется ехать в Париж.
– Конечно, но сперва надо замять это дело. В наших же интересах.
– Как это «замять»?
– Поверьте мне, вскоре от Косгуда явится кто-нибудь, чтобы нас прощупать. Как только он узнает, что главарь бандитов указал на него как на заказчика, он предложит нам мировую.
Ян опешил.
– И вы согласитесь?
– Я же вам сказал: это в наших же интересах. Мы и так вызвали немало любопытства, открыв банк. Договоримся с этим Косгудом, что причина нападения – исключительно алчность разбойников. Их вздернут, и никто больше не будет говорить об этом деле. Это в интересах банка. Не только вложенный вами капитал, а также, и даже в первую очередь, ваша репутация, не говоря уж о моей, заслуживают, чтобы мы пожертвовали справедливостью и истиной в пользу чести.
Ян повернулся к нему и какое-то время молчал – невозмутимый, непроницаемый.
– Вы правы, – сказал он наконец.
И опять Бриджмен был в замешательстве. Он готовился долго и пылко убеждать, однако здравый смысл того, кто звался сейчас Яном Хендриксом, представил ситуацию во всей ее отталкивающей наготе. «Странный малый», – подумал Бриджмен. От такой понятливости становилось не по себе.
Через три дня, как и предвидел Бриджмен, в банк явился некий тип, талантливо сочетающий в себе подобострастие и осторожность. Это был мистер Паркинс, поверенный в делах Косгуда. Он завел витиеватые речи, переплетая сожаления графа Косгуда о пережитых джентльменами злоключениях с его же возмущением, вызванным бесстыжими россказнями негодяев, попавших в руки полиции. Мыслимо ли, чтобы граф, друживший с Исааком Ньютоном и Соломоном Бриджменом, мог устроить нападение на своего друга в его же собственном доме! В общем, стряпчему поручено сообщить джентльменам, что его клиент не имеет ни малейшего касательства к этому неслыханному преступлению и надеется из их собственных уст услышать подтверждение своей невиновности.
Наилучшим ответом этому велеречивому лицемерию (и Ян, к восхищению Бриджмена, еще раз это сразу же понял) было молчание. Когда поверенный закончил, Бриджмен и Ян воззрились на него, не говоря ни слова. Их безмолвие стало гнетущим, и стряпчий начал терять уверенность. Бриджмен изобразил на лице скуку, а Ян смерил визитера недобрым взглядом. Он, не шелохнувшись, выслушал речь Паркинса, обращавшегося в основном к Бриджмену, очевидно принимая молодого человека за простого статиста. Наконец Ян спросил безразлично:
– Сколько?
– Простите? – переспросил, повернувшись к нему, сбитый с толку стряпчий.
– Вы меня слышали.
– Я не понимаю… – продолжал упорствовать Паркинс, обращаясь к Бриджмену, чтобы тот прекратил эти неподобающие вопросы. Но Бриджмен и бровью не повел.
– Сколько ваш клиент дает, чтобы обелить свою честь? – четко выговорил Ян без всякого снисхождения.
– Но… честь бесценна, сэр, не вам ли…
– Жизнь тоже бесценна, стряпчий. У вас с собой вексель, так что покончим с кривлянием.
Властный тон Яна выбил у Паркинса почву из-под ног. Бриджмен с трудом скрывал свое веселье.
Стряпчий возвел глаза к небу, словно призывая Бога в свидетели.
– Джентльмены, в самом деле, достойно ли примешивать денежные расчеты к защите чести и…
– Ничуть не менее достойно, – оборвал его Ян, – чем прикарманить вексель, если мы его не потребуем.
Намек был оскорбительным, но стряпчий угодил в ловушку: задание надлежало выполнить любой ценой, чтобы избежать громкого скандала.
– Если уж речь зашла об этом… то что бы сказали джентльмены о трехстах гинеях?
Ян покачал головой.
– Вы же не хотите уйти несолоно хлебавши? Кончайте.
Паркинс посмотрел на Яна, явно пораженный холодностью этого Адониса. Потом тяжело вздохнул, достал из своего кармана свернутую в трубку бумагу и вручил ее Яну. Вексель был на пятьсот гиней.
– Не слишком высокая цена за две человеческие жизни и за каплю воды, чтобы отмыть подлость, – сказал Ян.
Паркинс покраснел, встревожившись.
– Но презрение, которое внушает это дело, – продолжил Ян, – запрещает нам продолжать торг. Мы берем вексель, мистер Паркинс. Всего хорошего.
Ян приготовился встать, но поверенный поднял руку.
– Сэр, не угодно ли взамен подписать вот это заявление, – сказал он, извлекая из своего кармана другой документ.
Ян развернул его: это было обязательство признать, что бесстыдные и нелепые измышления злоумышленников, покушавшихся на жизнь Соломона Бриджмена и Яна Хендрикса, были, по их глубокому убеждению и чести, совершенно безосновательны. Бриджмен велел слуге принести чернильницу и перо, и они с Яном подписали документ, потом присыпали его песком, чтобы высушить чернила, и вернули поверенному.
Уходя, мистер Паркинс бросил на Яна долгий взгляд. Когда он вышел, Бриджмен хлопнул себя по ляжкам и дал волю своему веселью.
– Черт побери, Ян, это мне надо у вас поучиться!
– Кстати, об учении. Что стало с рукописями вашего друга Ньютона?
– Наследники поделили их между собой, вконец перессорившись, и, думаю, почти все продали.
– А у вас самого что-нибудь осталось?
– Да, – кивнул Бриджмен. – Я вам покажу.
– Как он работал?
– Не знаю, поскольку видел только один его инструмент – атанор.
– Атанор?
– Это такая особая печь, в которой он проводил опыты, – ответил Бриджмен, жестом показав примерный размер аппарата.
– Где он?
– Кажется, достался племяннице и ее мужу Джону Кондуиту. Учитывая славу Ньютона, на все его вещи нашлись охотники.
– Есть у вас адрес этого Джона Кондуита?
– Да, – ответил заинтригованный Бриджмен.
– Не окажете ли любезность съездить со мной к нему?
На следующий день после визита Ян с Бриджменом привезли домой странную чугунную печь высотой фута в два, пузатую и тяжелую, – атанор. Кондуиты были даже рады избавиться с выгодой от предмета, назначения которого не понимали.
Ян Хендрикс заплатил сто пятьдесят гиней. Сказочный барыш для Джона Кондуита.
– Таким образом, неудавшееся нападение принесло мне сто гиней, – заключил Ян, прежде чем они уселись за стол.
– Сто гиней?
– Моя доля в векселе Косгуда составляет двести пятьдесят гиней. После этой покупки остается сто.
– Ян, среди сюрпризов, которыми вы меня то и дело балуете, есть один, который я ценю особо, – сказал Бриджмен, поднимая свой бокал, – потому что долго был этого лишен: вы умеете меня рассмешить.
– Ну и слава богу! – сказал Ян, тоже поднимая бокал.
Через две недели трое негодяев были повешены.
В который раз рука заплатила за голову. Вечная несправедливость.
