населявших здешние края задолго до испанского завоевания.
Статуя была разбита на кусочки. Просто ужасно, если учесть, что она с минимальными повреждениями пережила века и эпохи!
Когда ее снова вернули в музей, она представляла собой только груду камней. И Лухан, вооружившись терпением и любовью, занялся ее восстановлением.
Пришлось использовать стальные болты. В самых крупных фрагментах сверлили дыры, вмуровывали штыри и подсоединяли таким образом один элемент к другому.
Когда каменщики и кузнецы закончили работу, Коатлик снова вознеслась на свой постамент в ее родном ацтекском отделе музея — рядом со знаменитым каменным календарем. Но все знали, что былой прочности в богине уже нет — как не было ее в сапотекском сердце Лухана.
Тем не менее статуя продолжала волновать души. На первый взгляд ее роскошное тело, вырубленное из базальтовой глыбы в восемь футов в поперечнике, было ничуть не меньше в ширину, чем в высоту. Каменные змеи обвивали ее могучие ноги, а на бедра спускался вырезанный из камня пояс с пряжкой в виде черепа. Грудь ее была декорирована богатым орнаментом из человеческих рук и сердец. Нижние конечности богини кончались каменными клешнями, впивавшимися в монолит постамента, а руки она плотно прижимала к торсу.
Голова Коатлик являла собой истинное чудо и тоже была украшена каменными змеями, тупые рыла которых располагались у нее по бокам, на уровне глаз, что придавало ее облику совсем уж внушительный вид.
Лухан всякий раз содрогался, когда надо было взглянуть на богиню. Даже здесь, в музее, она продолжала источать смертельную угрозу. В общем, и неудивительно, поскольку Коатлик являлась не только матерью мексиканцев, но и по совместительству родительницей Вицлипуцли, бога войны.
Чудо — а это и в самом деле чудо — свершилось в самом непродолжительном времени после реставрации.
Коатлик удивительным образом исцелила себя. И сомнениям тут места не было. Существовали целые рулоны фотографий, изображавших статую в виде груды камней и осколков, а затем — этапы реставрации. Сохранились и фотографии, запечатлевшие каменную богиню в момент повторного водружения на территории музея. На них хорошо просматривались стальные штыри, куда насаживались разрозненные элементы статуи при восстановлении.
Так вот, когда однажды утром Родриго Лухан открыл музей, то обнаружил, что трещины и сколы на камне статуи затянулись, а стальные штыри самым волшебным образом исчезли. Поначалу ему даже показалось, что оригинал украли и заменили копией из папье-маше.
Но нет, это та самая Коатлик — точно такая, какой она была сотни лет назад. Ее каменная кожа отливала безупречным блеском полированного базальта.
Коатлик казалась новенькой, словно только что на свет родилась.
И тут Родриго Лухан, ощутив сильнейший приступ «сапотекизма», упал пред богиней на колени и, проливая слезы, обратился к статуе с молитвой, сложенной сапотеками задолго до прихода испанцев:
На первый акт поклонения богиня никак не отреагировала. Ничего не сказала Лухану и потом, перед заходом солнца, когда он прошептал статуе на ухо ряд вопросов, чрезвычайно его волновавших.
— Ну почему ты ушла, Коатлик? Что заставило тебя отправиться в Теотиуакан, город мертвых? Какой рок сорвал тебя с места?
Вопрос следовал за вопросом, но все они остались без ответа.
И вот в один прекрасный день в музей приехал некий профессор этнографии из Йеля, и Лухан попытался объяснить ему, что значит богиня Коатлик для народа Мексики.
— Она наша мать, хранительница мексиканской земли.
— На первый взгляд у хранительницы довольно свирепое выражение лица.
— Да, возможно, но таковы уж все боги древнего мексиканского пантеона. В какой-то степени это придает им определенный шарм. Есть красота во зле, равно как и зло в красоте.
— Скажите, — обратился к Родриго иностранный профессор, — а где же следы разрушения? Насколько я знаю, статуя основательно пострадала при падении или чего-то там еще.
— Об этом ошибочно писали в некоторых изданиях, но, как видите, наша мать в целости и сохранности.
Светская беседа продолжилась, и иностранный профессор двинулся дальше, дабы напитать свой скептический взгляд зрелищем нетленных сокровищ музея.
«Гринго, — подумал Лухан. — Они приезжают, глазеют — и убираются восвояси, а понять сущность зла и жестокости им не дано. Когда появится надгробие на могиле последнего гринго, богиня Коатлик все так же будет пребывать на этом свете, как пребывала на нем сотни и сотни лет».
Впрочем, к чему рассуждать о гринго? Ведь на земле еще есть сапотеки, которые поклоняются Коатлик. Родриго Лухана это вполне устраивало.
Потрясение обрушилось на него вечером того же дня, когда он вернулся к статуе, чтобы отдать богине дань уважения, прежде чем идти домой. Коатлик неожиданно заговорила с ним на языке гринго, то есть по-английски.
— Выжить...
Говорила богиня с трудом, борясь с непослушными гласными.
— Что такое?
— Выживание...
— Да. Выживание. Я понимаю твою речь, Коатлик. Что ты пытаешься мне поведать?
Ее слова падали тяжело, словно камни.
— Мне... необходимо... выжить.
— Конечно, конечно! Более того, ты должна существовать вечно. Когда сам я превращусь во прах, ты останешься на земле, поскольку ты мать и покровительница «индиос».
— Помоги... мне... выжить.
— Но как?
— Защити меня...
— Музей защищен лучше, чем какое-либо другое здание в Мексике. За исключением дворца президента, разумеется, — заверил Лухан богиню.
— Нельзя позволить врагам найти меня.
— Они не найдут. Мы их перехитрим. Разве мы не сапотеки?
— Неясно. Объясни.
Лухан нахмурился.
— Почему ты говоришь на языке гринго?
— Я запрограммирована на английский язык.
— Более чем странно! Скажи мне, однако, Коатлик, почему ты ушла из музея?
— Чтобы поразить своих врагов.
— И теперь они обращены в пыль?
— Это меня чуть не превратили в пыль! Даже сейчас мои системы не восстановлены полностью. Мне даже пришлось внести поправки в свой план.
Теперь речь богини звучала отчетливее. Складывалось впечатление, что в процессе разговора с Родриго она постепенно восстановила забытую функцию.
— Я весь внимание, — произнес Лухан.
— Для того чтобы выжить, нет необходимости уничтожать автоматы из плоти и крови. Я изготовлена из металла и прочих неорганических материалов. И умереть не могу — разве только меня полностью разрушат Автоматы же из плоти умирают, когда их органы выходят из строя. Я в состоянии пережить их, поскольку они запрограммированы на уничтожение и забвение.
