— Об одном я жалею, Мадден, — сказал он, — что мы так и не потолковали чуток про наши философии. Хорошо было бы надраться.

— По-моему, тебе уже почти хорошо, — отозвался я.

— Какое там. Знаешь, сколько я могу выпить? Скажи ему, Дуги.

— Он говорит, что начал вторую пятую своей дозы, — сказал отец.

— И если подсыплешь мне в стакан снотворное, я тоже не свалюсь. Я сжигаю это дело скорее, чем оно успевает подействовать.

— Тебе много чего сжигать, — сказал я.

— Философия, — сказал он. — Поясню на примере. Ты думаешь, я тупой, необразованный сукин сын. Да, я такой и горжусь этим. Знаешь почему? Коп есть человеческое существо, рожденное в тупости и продвинутое в ней. Но он хочет стать умным. Знаешь почему? Так желает Бог. Всякий раз, когда болван становится чуть-чуть умнее, это сбивает с сатаны капельку апломба.

— Я всегда думал, — сказал я, — что люди идут в полицию, чтобы защититься от своих преступных наклонностей.

Мое замечание было чересчур опрометчивым. Я понял это, едва оно сорвалось с моих губ.

— Пошел ты, — сказал Ридженси.

— Эй… — начал я.

— Пошел ты. Я хочу поговорить о философии, а ты мне шпильки в жопу суешь.

— Это уже два, — предостерегающе сказал я.

Он собирался повторить то же самое, но сдержался. Однако отец мой сжал губы. Он был недоволен мной. Я начал понимать, в каком отношении его присутствие может оказаться помехой. Ридженси не станет финтить, как я. Наедине с Элвином мне было бы плевать, посылай он меня хоть всю ночь напролет.

— В чем сила подлой души? — спросил Ридженси.

— Скажи мне, — отозвался я.

— Ты веришь в карму?

— Верю, — сказал я. — Почти всегда.

— Я тоже, — сказал он. Он наклонился вперед и пожал мне руку. Мне показалось, что несколько секунд он боролся с соблазном раздавить мне пальцы, но потом сжалился и отпустил их. — Я тоже, — повторил он. — Это придумали азиаты, но какого черта, есть же во время войны перекрестное опыление, верно? Должно быть. Вся эта бойня. По крайней мере хоть добавили в колоду парочку лишних карт.

— И какая твоя логика?

— Логика у меня есть. — сказал он. — Крепкая, как таран. Если в войну зазря умирает столько людей, столько невинных американских ребят, — он поднял руку, пресекая возражения, — и столько невинных вьетнамцев, тогда вот тебе вопрос: чем возместить это? Что возмещает это в нашем мире?

— Карма, — сказал отец, опередив его. Кто-кто. а мой отец знал, как измотать пьяного!

— Правильно. Карма, — сказал он. — Видишь, я не обычный коп.

— А кто же ты? — спросил я. — Светская попрыгунья?

Моему отцу это пришлось по вкусу. Мы посмеялись втроем, Ридженси — меньше всех.

— Средний коп презирает уличную шушеру, — сказал он. — Я — нет. Я уважаю их.

— За что? — спросил отец.

— За то, что у них хватило пороху родиться. Подумайте над моим аргументом, ну-ка. Сила грязной, подлой души в том, что, несмотря на всю ее мерзость, она смогла возродиться в новой жизни. Ответьте на это!

— А как насчет возрожденных голубых? — спросил я.

Тут я его поймал. Его предрассудкам пришлось спасовать перед его логикой.

— Они тоже, — буркнул он, но это отшибло у него охоту спорить. — Да, — сказал он, глядя в свой стакан, — я решил уйти в отставку. В общем-то уже ушел. Оставил им записку. Беру длительный отпуск по личным причинам. Они прочтут ее и отправят тому козлу в Вашингтоне. Морячишке, что надо мной. Они взяли этого морячка и прокрутили его через компьютер. Теперь он думает только на «бейсике»! И что он, по-вашему, скажет?

— Что вместо «личных причин» следует читать «психологические причины», — сказал я.

— Сто процентов. Так у них, дураков, принято.

— Когда ты уезжаешь?

— Сегодня, завтра, на неделе.

— Почему не сегодня?

— Надо вернуть патрульную машину. Она городская.

— Ты не можешь вернуть ее сегодня?

— Я могу все, что хочу. А я хочу отдохнуть. Я восемь лет работал без нормального отпуска.

— Тебе себя жалко?

— Мне? — Зря я его подковырнул. Он поглядел на меня и моего отца, точно оценивая нас впервые. — Слушай, парень, — сказал он. — Мне жаловаться нечего. У меня такая жизнь, что тебе впору позавидовать.

— Это какая же? — спросил отец. По-моему, он искренне заинтересовался.

— Действие, — сказал Ридженси. — Я всегда действовал столько, сколько хотел. Жизнь дает человеку два яйца. Я свои использовал на всю катушку. Скажу вам вот что. Редко бывает такой день, чтобы я не отхарил двух женщин. Пока не отделаю вторую, ко мне ночью сон не идет. Поняли? В характере человека две стороны. И они обе должны проявиться, прежде чем я лягу спать.

— Что это за две стороны? — спросил отец.

— Дуги, я тебе скажу. Это мой страж порядка и мой маньяк. Вот они, два имени для меня самого.

— Который говорит сейчас? — спросил я.

— Страж порядка. — Он усмехнулся себе под нос. — Вы удивились бы, если б я сказал «маньяк». Но его вы еще не видели. Пока я просто беседую с двумя так называемыми хорошими людьми.

Тут он переборщил. Я мог бы снести его оскорбления, но почему их должен терпеть мой отец?

— Когда будешь сдавать патрульную машину, — сказал я, — не забудь отмыть коврик в багажнике. Он весь в кровавых пятнах от мачете.

Это было словно выстрел с расстояния в тысячу ярдов. Когда смысл фразы достиг его сознания, ее сила ушла, и снаряд упал к его ногам.

— Ах да, — сказал он, — мачете.

Потом он ударил себя по лицу с огромной силой — я никогда не видел, чтобы человек так бил себя самого. Сделай это кто-нибудь другой, можно было бы улыбнуться, но от звука его удара содрогнулась вся кухня.

— Поверите ли? — сказал он. — Это меня отрезвляет. — Он схватил обеими руками край кухонного стола и сильно сжал его. — Я хочу, — сказал он, — поступить по-благородному и уехать из города тихо, Мадден, не обвиняя тебя, но чтобы и ты ко мне не лез.

— Поэтому ты здесь? — спросил я. — Чтобы уехать тихо?

— Мне надо знать положение дел.

— Нет, — сказал я, — тебе нужны ответы на несколько вопросов.

— Может, на этот раз ты угадал. Я решил, что вежливее будет нанести визит, чем тащить тебя на допрос.

— И правильно решил, — сказал я. — Если ты меня арестуешь, придется это зарегистрировать. Тогда я не отвечу ни на один вопрос. Вызову адвоката. А когда я расскажу ему все, что знаю, он заставит штат допросить тебя. Ридженси, сделай мне одолжение. Веди себя со мной так же вежливо, как вел бы с португальцем. Оставь эти дохлые угрозы.

— Ага, — сказал отец, — он дело говорит, Элвин.

— Надо думать, — сказал Ридженси. — Твой сын в этом собаку съел.

Я мрачно посмотрел на него. Когда наши взгляды встретились, я почувствовал себя лодчонкой, подошедшей чересчур близко к носу корабля.

— Потолкуем, — сказал он. — Мы скорее на одной стороне, чем на разных. Так? — спросил он у моего отца.