— Хочет, чтобы за ним присматривал ты?

— Ага. Я и мой брат.

Это было разумно. Брат Пита был хорошим плотником. На самом деле имелось в виду, что на должность смотрителя зовут брата. Наверное, Пэтти спрашивала Пита, как с ним связаться.

Я знал, что делаю глупость, однако не мог не спросить:

— Не помнишь, когда ты говорил с ней: до той игры с «Пэтриотс» или после?

— А, эта игра. — Он веско кивнул. Похоже, амфетамин уводил его куда-то вглубь. Он размышлял неизвестно над чем — над игрой, над датой, над деньгами в своем заднем кармане, — затем покачал головой: — Вроде дня два назад.

— Ну да, — сказал я, — понятно.

К нам скользнула Бет Ниссен. Она была пьяна, что с ней случалось редко, и в приподнятом состоянии духа, что случалось еще реже.

— Что ты сделал с Пауком? — спросила она меня.

— Эй, детка, — сказал Пит, — старые обиды есть старые обиды. Мне надо двигать. — Он наклонился, поцеловал ее свитер там, где должен был находиться сосок, и, забрав пиво, пустился в путь к своему столу.

— Паук правда обиделся? — спросил я.

— Кто его знает. — Ее глаза засверкали. — Он псих.

— Все мы психи, — сказал я.

— Ты согласен, что мы с тобой психи особенные?

— То есть?

— Мы еще ни разу друг с другом не перепихнулись.

Для зимы это было нормально. Я посмеялся и обвил рукой ее талию, а ее тусклые глаза за стеклами очков блеснули давно угасшим электричеством.

— Паук потерял нож, — сказала Бет, — и считает, что это ты его спер. — Она хихикнула, точно Паук без ножа был все равно что другой мужик без штанов. — И мотоцикл тоже, — добавила она. — Ты говорил ему, что «Пэтриотс» выиграют?

— В перерыве.

— Ну так они и выиграли, — сказала Бет. — Но в перерыве он решил перекинуть ставку наоборот. Сказал, что пойдет против тебя. А теперь говорит, что лишился мотоцикла по твоей вине.

— Скажи Пауку, пусть засунет свои претензии себе в жопу.

Она хихикнула.

— В детстве говорили «попка», — сказала она. — Надо бы написать родителям письмецо и сообщить, что их дочка больше не может отличить письку от попки. — Она икнула. — Не собираюсь ничего говорить Пауку, — сказала она. — У него жуткое настроение. А почему бы и нет, в конце концов? — спросила она. — «Порок исполнен страстной силы» [26], верно? — Она подарила мне откровенно похотливый взгляд.

— Как там Студи? — спросил я.

— А, — отозвалась она, — держись от Студи подальше.

— Почему? — спросил я.

— Да так, — сказала она. — Я всем советую держаться от Студи подальше.

Возможно, это объяснялось тем, что мой мысленный взор то и дело возвращался к светловолосой голове в темном полиэтиленовом пакете, но каждое услышанное слово казалось мне связанным с моей ситуацией. Действительно ли в воздухе пахло лихорадкой? Никто, кроме меня и — я должен оговориться — как минимум еще одного человека, не знал, что было спрятано близ моей делянки с коноплей, но эта мысль словно звенела в каждом возгласе каждого посетителя, требующего подать ему очередной стакан. Наверное, призраки теребили пропитанную пивом губку здешнего коллективного сознания.

Бет заметила, что мой взгляд блуждает по залу.

— Пэтти Ларейн еще в бегах? — спросила она.

Я пожал плечами:

— Говорят, ее тут видели.

— Похоже, она и впрямь вернулась в город. Тесак-то здесь.

— Ты его видела?

Тесаком звали мистера Черняшку, хотя настоящее его имя было Грин. Джозеф Грин, по прозвищу Тесак. Его нарекли так в первый же день, когда он появился здесь в баре. «Бывают плохие негры, — объявил он нашему столику, за которым сидело человек десять, — но я очень, очень плохой». И все помолчали с минуту, как бы отдавая дань уважения мертвецам за его спиной, — у нас ведь Дикий Запад на Востоке! — но тут Пэтти Ларейн засмеялась и сказала: «Нечего махать тесаком. Никто на вашу чернуху не посягает». В глазах ее промелькнуло чистейшее счастье, и я понял, что оказался свидетелем помазания нового мистера Черняшки.

— Да, — сказала Бет, возвращая к себе мое внимание — мои мысли тоже скакали, как водяные клопы, — Тесак точно в городе. Десять минут назад он заходил в «Бриг», потом ушел.

— Ты с ним говорила?

— Он сделал мне гнусное предложение.

Я поклялся бы, что она врет, не выгляди она такой счастливой.

Вдруг я увидел, что мне машет бармен. Он показывал на телефон, висящий за раковиной.

На сей раз мои экстрасенсорные способности меня подвели. Я думал услышать голос Пэтти, но это был Гарпо.

— Мак, — сказал он, — я тебя искал. Пришлось заставить себя позвонить тебе.

— А в чем дело?

— Я тебя сдал.

— То есть как это?

— Я сломался. Хотел тебя предупредить.

В голосе Гарпо звенела металлическая тревога, словно ему вставили жестяную диафрагму. Я попытался угадать, чем он накачан, но у него в мозгу хватало и своих химикатов.

— Эта Лорел… — продолжал он.

— Наколка?

— Женщина. Лорел . Я позвонил начальнику полиции Ридженси и рассказал ему о ней и о наколке.

Это вряд ли имело для Ридженси значение, решил я. Разве что в том случае, если Пэтти Ларейн говорила при нем о Мадлен как о Лорел.

— Прекрасно, — сказал я. — Теперь Элвин знает, что у меня есть наколка. Ну и что тут страшного?

— Я сказал ему, что Лорел ждала тебя внизу, в машине.

— Но с чего ты взял, что ее звали Лорел?

— Ты говорил с ней. Через окно.

— Правда?

— Ты же кричал: «Я выиграю пари, Лорел». Это твои слова.

— Может, я сказал «Лонни». Я мог говорить с мужчиной.

— Нет, это была Лорел. Я слышал имя. Я думаю, что Лорел мертва.

— Кто тебе сказал?

— Я был на крыше. Я слышал это. Потому и позвонил в полицию. Я знал, что не надо делать тебе наколку. После наколок люди творят ужасные вещи.

— Что еще ты сказал Ридженси?

— Сказал, что думаю, что ты убил Лорел. — Он заплакал.

— С чего ты это взял? — спросил я.

— Я видел Лорел мертвой. Когда прошлой ночью стоял на крыше, видел ее на горизонте. Она сказала, что это ты. — Я слышал, как он сморкается на другом конце линии. — Я боролся со своей совестью. Потом позвонил Ридженси. Зря я это сделал. Сначала надо было поговорить с тобой.

— И что ответил Ридженси?