Здесь им нельзя оставаться; Менц узнает о том, что он забрал мальчика, и увезет его в ту страшную комнату.
Куда им податься?
К родне — не годится. Там Менц будет искать его в первую очередь. К друзьям — тоже опасно.
Так куда же?
Аллисон Хили закурила сигарету прежде, чем повернуть ключ в замке зажигания. Она затянулась и выпустила дым в лобовое стекло, глядя, как он рассеивается.
Какой длинный день! Какой странный день!
Проснулась, стала искать материалы для репортажа и нашла приключения на свою задницу.
Моменты истины. Сегодня ей хотелось написать другое вступление.
Ей и раньше приходилось обманывать людей, у которых она брала интервью. Она обещала не упоминать их в репортажах, но часто нарушала слово.
Они ведь не подписывали письменного соглашения. Люди не всегда имеют в виду именно то, что говорят. Бывало, интервьюируемый разливался соловьем и вдруг спохватывался: «Это не записывайте!» — а в конце даже не вспоминал, что записывалось на диктофон, а что — нет. Конечно, самые лакомые кусочки, настоящие сенсации, можно было найти именно в таких интервью. Некоторые запрещали записывать, стремясь на всякий случай обезопасить себя, но на самом деле им нужен был повод для того, чтобы потом обвинить во всем журналиста: «Я ведь предупреждал ее, чтобы она не записывала меня!»
Иногда она забывала о данном ею слове и цитировала важного собеседника.
Иногда она специально обходила скользкие места, так как была в курсе возможных осложнений. Иногда приводила слова своего источника по принципу: опубликую и будь что будет. Если источник злился — ничего страшного, позлится и забудет, потому что ты ему нужен, ты — журналист. А если речь шла о людях, которые ей не нравились, обещание вообще не имело значения — пусть себе злятся, они получили по заслугам.
Сегодня искушение оказалось очень велико.
Что ей помешало?
Она нажала кнопку принятых вызовов и стала искать. Нашла нужный номер, набрала, поднесла трубку к уху.
Три, четыре, пять гудков…
— Ван Герден.
— Кое-что из сказанного вами я не поняла.
Он ответил не сразу. Его долгое молчание показалось ей многозначительным.
— Где вы сейчас?
— Еду к себе домой.
— Где вы живете?
Она назвала адрес.
— Буду у вас через полчаса.
Она положила телефон в сумку и глубоко затянулась.
Господи боже, что я делаю?!
35
Трудно было одновременно следить за компасом, оценивать высоту, приглядывать за экипажем и вытаскивать сумку из багажного отсека, при том что одна рука занята оружием.
Тобела не торопился, действовал осторожно и сосредоточенно. Надо все время быть начеку, предвидеть все возможные последствия. Он поставил сумку рядом с собой.
Вытащил рубашку из брюк, задрал, осмотрел раны. Выглядит неважно.
Он услышал, что на место происшествия прибыл первый «ройвалк». «Ройвалку» приказали лететь за ними.
Они знают, что он направляется в Ботсвану.
Голос принадлежал человеку, с которым он общался утром.
«Меня зовут капитан Тигр Мазибуко… А ты — покойник».
Я пока не покойник, капитан Мазибуко. Пока нет.
Мазибуко пролаял:
— И отвезите Малыша Джо в больницу!
— Поздно, капитан.
— Что?!
— Капитан, он умер.
Пилот оглянулся; ему неприятно было, что Тобела все слышит. Несправедливость задела Тобелу, но сейчас это было несущественно.
Зато его статус имел очень большое значение. А он круто изменился. Сначала он был простым курьером, который перевозит что-то недозволенное, а теперь он убил человека. Хотя убил, действуя из самообороны. Но они посмотрят на дело с другой стороны.
Он взглянул на рану.
Надо сосредоточиться на том, чтобы выжить.
Сейчас более чем когда-либо.
В него попала не одна пуля: первая вырвала кусок мяса, вторая вошла и вышла по косой — наверное, задела тазовую кость. Из обеих ран струилась кровь. Он вынул из сумки рубашку и начал промокать раны. Подняв голову, увидел, что второй пилот, очень бледный, следит за ним. Тобела глянул на компас, потом за борт. Освещаемый луной пейзаж был очень красивый.
Он осмотрелся. Солдаты оставили в вертолете кое-что из снаряжения: рюкзаки, два металлических ящика, книгу в бумажном переплете. Рюкзаки он отшвырнул ногой. Увидев две бутылки с водой, вынул их из рюкзаков.
— Мне нужны бинты, — сказал он.
Второй пилот ткнул пальцем в металлический ящик с нарисованным на нем красным крестом. Ящик был привинчен к переборке. И запечатан.
Тобела встал, снял наушники. Взломал печать, открыл аптечку. Содержимое было старым: бинты, обезболивающие, мази, шприцы с незнакомыми лекарствами, все в разъемном брезентовом мешке. Он вынул мешок и вернулся на свое место. Снова надел наушники, наскоро оглядел пилотов, проверил высоту и курс. Отложил бинты, пытаясь при тусклом освещении прочитать, что написано на ярлыках баночек с мазями и на упаковках с таблетками. То, что нужно, он откладывал.
Теоретически он помнил, что должен испытывать раненый, но на практике никогда этого не переживал. Сначала шок, дрожь, головокружение, потом боль, усталость, опасность кровопотери, жажда, слабость, дурнота, рассеянность. Сейчас главное — остановить кровь и ввести в организм достаточное количество воды; обезвоживание — грозный противник.
В голове зазвучал мамин голос. Нахлынули воспоминания. Ему было четырнадцать, они играли у реки, бегали за игуанами, и он пропорол ногу острым, как нож, камнем. Сначала он почувствовал только боль. Когда же посмотрел на ногу, то увидел глубокую рану — кость над коленной чашечкой казалась особенно белой на фоне черной кожи. И красная кровь все бежала и бежала вниз из раны, как толпа солдат, которые покидают поле боя.
— Смотрите! — с гордостью сказал он друзьям, показывая размеры раны. — Я пойду домой.
Он приковылял к матери, с любопытством наблюдая за тем, как из него вытекает кровь. Как будто все происходило не с ним. Мама была на кухне, ему не пришлось ничего говорить, он лишь ухмыльнулся. Мама
