Гул двигателей стихал. Мазибуко немного подождал, когда можно будет не кричать.
— Ну и что вы станете делать с вооруженным преступником на мотоцикле, если он здесь промчится? Бросите в него термосом?
— Пока мимо нас ни одного мотоцикла не проезжало, — сказал констебль.
— Господи, помоги. — Мазибуко укоризненно покачал головой. Потом хлопнул дверцей и вернулся к вертолету.
Его бойцы уже выгрузились и ждали; лица их блестели в лучах синего света. Он отрывисто приказал захватить оружие и боеприпасы и приступить к развертыванию. Четверо бойцов дежурят вместе с автоинспектором, еще четверо должны пройти на сто метров вперед — они будут резервом. Оставшиеся четверо должны поставить две палатки у дороги, где можно будет отдохнуть и обсохнуть.
Мимо него прополз якобы досмотренный грузовик. В кузов автоинспектор даже не заглянул. Мазибуко подошел к темной фигуре с фонариком. Попутно он заметил, что двое полицейских вылезли из машины и бесцельно слоняются вокруг.
— Как вас зовут? — спросил Мазибуко у автоинспектора.
— Уилсон, сэр.
— Уилсон, как вы думаете, мотоцикл уместится в кузове такого грузовика?
Автоинспектор был высокий и невозможно тощий; на глаза падала длинная челка.
— Ну… не знаю… наверное…
— Уилсон, выгоните на дорогу свою «короллу». Перегородите одну полосу движения. Поняли?
— Да, сэр. — Автоинспектор переводил взгляд с Мазибуко на вертолет и обратно. На него произвела большое впечатление важность новоприбывших.
— А потом велите вашим друзьям переместиться на другую полосу и перекрыть ее тоже — метрах в десяти от вашей машины.
— Есть, сэр.
— Можно сидеть в машинах, но чтобы каждые пятнадцать минут прогревали мотор. Вам ясно?
— Да, сэр.
— У вас есть дорожная карта района?
— Да, сэр.
— Можно взглянуть?
— Да, сэр.
Ночь разорвала яркая вспышка. Загрохотал гром; грохот словно перекатывался по небу с востока на запад. На асфальт упали первые капли дождя.
— Сэр, приближается страшная гроза.
Мазибуко вздохнул.
— Уилсон!
— Что, сэр?
— Нечего называть меня «сэр». Лучше зовите «капитан».
— Есть, капитан! — Автоинспектор лихо отдал честь.
Тобела Мпайипели видел вдали зарницы. Над ним пока небо было чистым, но времени любоваться звездами не было. Он гнал на скорости сто пятьдесят километров в час, то и дело поглядывая в зеркало заднего вида.
Донес ли на него заправщик?
Сзади дорога была пуста. Им придется поспешить, чтобы нагнать его. Если даже они будут гнать на ста шестидесяти или ста восьмидесяти, они не скоро догонят его. А может, они передали сведения о нем своим коллегам в Лиу-Гамка или Бофорт-Уэсте.
Скорее всего, именно так. Взяли его в клещи.
Им все известно. Шпионы из Кейптауна знают о том, что он угнал мотоцикл. И они правильно рассчитали его маршрут.
Неплохо.
А если заправщик его выдал, они знают, что он знает, что они знают. Если заправщик его выдал. Тобела не смог угадать, что было написано на лице у заправщика; выражение «это меня не касается» могло оказаться и дымовой завесой.
Пистолеты. Которых у него, кстати, уже нет. Что ж, пусть себе рассчитывают — все равно не угадают. Но почему он «очень опасен»? Что именно им известно? В голове заплясали мысли, догадки. Неожиданно нахлынули воспоминания. Он услышал голос своего инструктора, Отто Мюллера, немца с правильными, почти женскими чертами лица и совершенно лысой головой. Таким он был около двадцати лет назад. По- английски Мюллер говорил с сильным немецким акцентом:
— В теории игр существует понятие «равновесие Нэша»: в каждой игре существует некий набор стратегий ее участников, при котором ни один из них не может изменить свое поведение, чтобы добиться большего успеха, если другие участники свои стратегии не меняют. Когда у двух игроков нет причин менять избранную стратегию, они продолжают действовать по-старому. Как нарушить равновесие? Вот в чем вопрос. Предугадать, как поведет себя противник, невозможно, потому что это часть стратегии и, следовательно, часть равновесия. В шахматах вы проиграете, если будете думать только о противнике, представлять себе все его дальнейшие ходы и варианты. Вы просто сойдете с ума. Лучше представьте, что сделаете
Отто Мюллер… Они сразу прониклись симпатией друг к другу. Тобела был одним из десяти курсантов. Остальные были из стран Восточной Европы: Польши, Чехословакии, Румынии. Он был избранным, и он завораживал Мюллера.
— Я никогда раньше не учил черного!
Тогда он ответил, имитируя выговор инструктора:
— А я никокта раньше не принималь приказ от белый.
Господи, в те дни он заводился с полоборота! Мюллер расхохотался над его деланым немецким акцентом:
— У тебя правильный… забыл слово… подход?
Он не сказал инструктору из Штази, что с таким
Где-то за месяц до того разговора он прочел в учебнике о ферментах, очень больших молекулах, которые ускоряют химические реакции в организме. Один фермент отвечает за одну отдельную реакцию. Тобела решил, что иллюстрацией к механизму действия ферментов может служить он сам. Всю свою жизнь он руководствовался принципами, призывавшими отвечать насилием на насилие. А потом все происходящее вдруг обрыдло ему — тогда он впервые за тридцать семь лет сумел посмотреть на себя со стороны, увидеть и оценить всю гнусность своего тогдашнего существования.
Только ферменты не могут изменить своей природы.
А люди могут. Иногда даже должны.
— В шахматах противник пытается опереться на некие модели игры. Дайте ему такую модель. Дайте ему равновесие Нэша. А потом измените его!
Но для этого ему недостает информации.
От него ждут, что он поедет по шоссе № 1. Он может изменить модель, только если поймет, каковы другие варианты. Ему нужна хорошая дорожная карта. Но где, ради всего святого, ему ее раздобыть?
Первым ее порывом после того, как она включила телефон, было оказаться с детьми.
Она подавила в себе этот порыв, понимая, что ей захотелось к детям после жестоких слов Масетлы. Ей захотелось утешения, но разум говорил: к таким вещам пора бы и привыкнуть. Надо было заранее учесть, что Масетле не понравится давление сверху. Кроме того, он органически не способен принимать
