уже более двадцати четырех часов удерживает в своих лапах мисс Марлоу, и не мне напоминать вам, насколько безжалостным может быть этот человек. Очень прошу вас простить мне мое нетерпение, но семья мисс Марлоу не понимает, почему вы не вызвали представителей закона. Я, если хотите знать, тоже этого не понимаю.

— Да потому что я представитель закона! — гневно воскликнул граф, повернувшись к Йену со свирепостью, свойственной скорее человеку вдвое моложе его. Его некогда затуманенный взор под полуопущенными веками теперь горел яростью. — И всем, вплоть до самого Эдинбурга, известно это, включая наглого ублюдка Синклера. И только убийство одного из них, из англичан, заставит красные мундиры вмешаться в нашу вражду. Для них для всех мы всего лишь кучка непослушных детей, дерущихся за свою любимую игрушку. Они просто погладят нас по голове и отправят каждого своей дорогой в надежде, что в конце концов мы уничтожим друг друга, и тогда они могут вмешаться и забрать все игрушки.

— В таком случае, что вы намерены предпринять?

— В данный момент? — Граф повернулся и снова стал смотреть на горную вершину, как будто и не было никакого взрыва гнева. — Ничего. Я отказываюсь доставить удовольствие Синклеру, понимая, что с помощью его ничтожного заговора ему удалось превзойти меня. Если бы я уже не выплатил ее отцу ту невероятно большую сумму его долга, большую часть которой, как я подозреваю, он уже спустил за игровым столом, я бы позволил Синклеру удерживать эту девушку, поскольку не испытываю к ней большой эмоциональной привязанности. За пару недель я вполне мог бы найти себе другую невесту. Все, что для этого требуется, еще одна поездка в Лондон и еще один отчаявшийся, без гроша в кармане, папаша.

Граф был опекуном Йена с тех пор, как его родители погибли во время нечастного случая с каретой. Ему тогда было девять лет. У него было достаточно времени, чтобы привыкнуть к бессердечности двоюродного дедушки, и он давно перестал тосковать хоть по каким-то проявлениям теплоты и любви. Но даже он не смог сейчас удержаться и не вздрогнуть, услышав бессердечные слова графа.

Интуитивно понимая, что надежнее всего взывать не к благополучию девушки, а к гордости дядюшки, Йен сделал еще один шаг в его сторону и, понизив голос, сказал:

— Если эти дикари изнасилуют или убьют вашу невесту, вряд ли это благополучно отразится на вас. Обвинять станут не Синклера и его клан, а вас, милорд. А когда новость достигнет Лондона — поверьте моему слову, это в конце концов произойдет, — даже самого отчаявшегося отца невозможно будет уговорить отдать в ваши руки свою дочь. Ведь вы не гарантируете сохранить ее живой до брачной ночи.

Завершив свой страстный монолог, Йен затаил дыхание, ожидая, что дед в очередной раз гневно набросится на него, разразившись бранью.

Но на этот раз старик, казалось, на самом деле обдумывал его совет.

— В таком случае мы подождем следующего шага Синклера, — на мгновение поджав тонкие губы, сказал граф, — как я и планировал. Поскольку ты, кажется, все уже испортил, я сам навещу ее родителей и скажу им, что у нас связаны руки, пока мы не получим от этого негодяя требования выкупа. Только тогда мы сможем решить, как действовать дальше.

Воодушевившись свежей идеей, дядюшка взял свою трость, стоявшую на медной подставке, и бодро вышел из кабинета. Йен направился было за ним, но, прежде чем отойти от окна, его взгляд привлек великолепный вид, открывавшийся там. С небес начинали опускаться сумерки. Собирающиеся тени набросили на самую вершину горы тонкую бледно-лиловую вуаль.

В отличие от дядюшки Йен, когда это возможно, старался избегать этого вида. Впервые появившись в замке Хепберна в десятилетнем возрасте, бледный, худой, оторванный от жизни, Йен втайне мечтал побродить по скалам и пещерам горы также дико и свободно, как один из орлов, паривших над ее величественной вершиной. Но дядюшке быстро надоел путавшийся под ногами ребенок, и он отправил его в школу. Летом и большую часть каникул Йен проводил в городском доме графа в Лондоне под равнодушным присмотром то одного дворецкого, то другого.

Когда ему исполнилось семнадцать, дядюшка вызвал его назад в Шотландию и отправил в Сент- Эндрюс. Йен раздался в плечах, но оставался таким же бледным и оторванным от жизни парнем, что сделало его желанным объектом для насмешек со стороны более мускулистых и менее развитых интеллектуально одноклассников.

Однажды промозглым осенним днем трое из них по очереди толкали Йена на зеленой лужайке колледжа Святого Сальватора.

— Оставьте парня! — послышался приказ.

Они перестал и тузить Йена и все как один, не веря собственным ушам, повернулись, чтобы посмотреть на молодого человека, который стоял в тени каменной арки как раз под башенными часами. Он был высок и широкоплеч, только вот одежда оказалась поношенной и слишком короткой для его длинных ног. Плохо постриженные густые темные волосы лезли в светло-зеленые глаза, которые он прищурил, явно предупреждая обидчиков.

Главный из мучителей Йена, неуклюжий мальчишка по имени Бартимус с икрами, напоминавшими стволы деревьев, и заплывшей жиром шеей фыркнул, явно недовольный необходимостью искать новый объект для своих хулиганских выходок, выступил вперед.

— Иначе что будет, горец? Заставишь нас есть хаггис?[8] Или забьешь до смерти своей волынкой?

Когда Бартимус со своими друзьями с грозным видом двинулся в сторону незнакомца, у того на губах заиграла ленивая улыбка. Странное дело, от этого его вид, наоборот, стал намного свирепее.

— Думаю, что волынки не потребуется, парни. Исходя из того, что я увидел, вы трое вполне способны поколотить друг друга и без моей помощи.

Недоверие этой троицы переросло в возмущение, они обменялись взглядами и все как один бросились на новичка. Йен бросился за ними, не понимая, что будет делать, но ему не хотелось, чтобы незнакомец пострадал из-за него. Он успел сделать всего лишь несколько шагов, как послышался первый удар кулака, а за ним — громкий визг.

Йен остановился как вкопанный, открыв от изумления рот.

Оказалось, что поражение потерпел не новичок, а нападавшие на него мальчишки. И проделано это было без использования тех изящных приемов, исполнение которых Йен наблюдал во время посещения боксерского клуба Джентльмена Джексона в Лондоне. Здесь все произошло с безжалостной точностью, объединившей в себе безудержную импульсивность с грубой силой. К тому времени, когда незнакомец разделался с мальчишками, весь их грозный вид и важная походка куда-то исчезли, теперь они едва держались на ногах.

Охая, потирая болезненные ушибы и прикрывая разбитые носы, компания заковыляла прочь, явно подыскивая какой-нибудь уединенный уголок, где можно осмотреть синяки, подальше от любопытных зевак, которые собрались сразу же после первого удара. Кроме содранных костяшек пальцев их противник нисколько не пострадал.

У Йена взбунтовалось чувство гордости. Он с обиженным видом посмотрел на своего спасителя и, наклонившись, стал собирать рассыпавшиеся книги.

— Имей в виду, мне не нужен защитник. Я сам могу о себе позаботиться.

— О да, ты бы прекрасно с этим справился. — Незнакомец убрал с глаз упавшие волосы. — Я так полагаю, что после того, как эти трое разобьют тебе губы и поставят синяк под глаз, ты дашь им такой нагоняй, который они никогда не забудут.

— Йен Хепберн, — выпрямился Йен, протягивая незнакомцу руку и сдерживая улыбку.

Молодой человек на мгновение замешкался, по лицу пробежала хмурая тень, но потом все же грубо потряс протянутую Йеном руку.

— Большинство моих друзей зовут меня просто Син. — Он окинул печальным взглядом древние каменные стены, окружавшие двор колледжа, и едва слышно пробормотал: — Или по крайней мере могли бы так называть, если бы в этой забытой Богом тюрьме у меня были друзья.

Приободрившись, что нашел родственную душу, которая ненавидит Сент-Эндрюс так же сильно, какой сам, Йен уже не пытался сдерживать улыбку.

— Боюсь, ты не сможешь завести много друзей, если все проблемы стараешься решать кулаками. — Йен покачал головой, изумляясь мастерству, с которым его новый знакомый управлялся этими кулаками. —