преступления… как… ну, я не знаю… красть невест у женихов.

— Это не имеет никакого значения, — покачал головой Джейми. — Цена моей головы назначена со дня моего рождения. Моя жизнь никогда не стоила больше той суммы, которую Хепберн готов за нее заплатить.

— Но почему он так презирает тебя?

— Я последний прямой потомок предводителей клана Синклеров, — после некоторого раздумья сообщил Джейми. — Если Хепберну удастся избавить от меня землю, он победит и получит шанс умереть счастливым человеком.

Эмма нахмурилась, ей никак не удавалось сопоставить его впечатления о графе со своими собственными.

— А что ты изучал, пока находился в университете? Кражу овец? Похищение невест? Что?

— Мне нравилось скандалить и шуметь, — с манерной медлительностью сказал Джейми. — Но намного больше меня привлекали занятия по соблазнению чрезмерно любопытных девиц.

Эмма закрыла рот, но любопытство быстро взяло верх над осторожностью.

— Но когда ты понял, какие возможности может предложить тебе цивилизованный мир, разве не тяжело было возвращаться к… к этому? — взмахнула рукой Эмма, показывая на дикую природу вокруг них.

— Нет, девочка, трудно было жить вдали от этого.

Эмма одним взглядом окинула открывшийся перед ней вид: каменистые склоны, покрытые снегом вершины, открытые пространства вересковых пустошей и далекие дрожащие блики глубокого и старинного озера. Это жестокая и непрощающая земля, здесь одна-единственная неосторожная ошибка может тебя убить. И все же нельзя было отрицать, что в сердце Эммы пробудились отзвуки тоски по дикой и незащищенной от ветра красоте этой земли.

Она вздохнула. Слова Джейми только усилили ее замешательство.

— И кто же, по-твоему, главный злодей здесь? Доморощенный, объявивший себя вне закона бандит, который под дулом пистолета похитил меня с собственной свадьбы? Или уважаемый старик, который проявил щедрость и доброту ко мне и к моей семье?

— Думай как хочешь, девочка. Мне это безразлично.

Почему-то от безразличия Джейми Эмме стало больнее, чем от любой его колкости.

— Ну что ж, если ты считаешь, что в обмен на меня граф отдаст свой замок, которым его семья владеет более пяти веков, то, боюсь, ты слишком переоценил и мои прелести, и его привязанность ко мне.

Джейми молчал так долго, что Эмме показалось, будто он ищет наиболее подходящий способ согласиться с ней. Когда он наконец заговорил, его голос звучал еще резче, чем прежде:

— Замок — это первое, что Хепберны украли у нас, но не самое ценное.

После этих слов он пустил лошадь легким галопом, и продолжать разговор дальше стало невозможно.

Йен Хепберн ворвался в кабинет двоюродного дедушки и резко захлопнул за собой дверь. Дважды с яростью повернув ключ в замочной скважине, он отступил от двери, едва сдерживая желание придвинуть к ней какой-нибудь предмет мебели, может, стул или массивный, с двенадцатью ящиками секретер, который дядюшка выписал из Мадрида. Если бы в его распоряжении были кирпичи, известковый раствор и мастерок, он бы подумал о том, чтобы заложить эту дверь, как вход в какую-нибудь египетскую гробницу.

В его ушах до сих пор стоял звон от какофонии, от которой он сбежал, но, к счастью, в самом кабинете было тихо. Если он искал убежище, то сделал правильный выбор. Дед не жалел средств со своей стороны и усилий со стороны других, чтобы создать комнату, которая по своей элегантной обстановке могла бы соперничать с любым парижским салоном или особняком в Мейфэре.

Возможно, надев на свадьбу традиционный килт и плед, граф хотел произвести впечатление на местное население, но в этой комнате были уничтожены все следы старомодных шотландских традиций. На стене не висели скрещенные клейморы с потускневшими лезвиями, никаких поеденных молью тартанов на креслах, горделиво выставленных древних щитов, украшенных гербом Хепберна.

Начиная от обюссонского ковра под ногами до стенных панелей кремового цвета и современных арочных окон, на которые здесь заменили окна со средниками, все в этой комнате отражало вкусы человека, ценившего демонстрацию собственного благосостояния и власти выше любой сентиментальной привязанности к традициям или к истории.

Трехъярусная люстра, висевшая в центре куполообразного потолка, еще совсем недавно служила украшением роскошного бального зала французского аристократа, который следом за всей своей семьей отправился на гильотину. Его дед был вне себя от восторга, заполучив огромный ящик с этой люстрой. С его слов, дурак, не сумевший провести парижских обывателей, вполне заслужил, чтобы потерять и голову, и люстру.

Дед всегда считал эту комнату скорее тронным залом, чем кабинетом. Сюда он мог вызвать тех, кто ниже его по положению, а к таковым относились почти все.

Поскольку сейчас Йена не вызывали, он нисколько не удивился, что дядюшка предпочел игнорировать его вольный приход. Граф стоял перед массивным окном, из которого виднелись величественные скалы Бен-Невиса, сцепив руки за спиной и широко расставив ноги, словно кабинет был палубой могущественного корабля, а он — его капитаном. Он умел играть роль добродушного трясущегося старика, когда это соответствовало его целям, например в случае ухаживания за новой невестой, но здесь, в этом кабинете, он по-прежнему рулил железным кулаком.

Йен много раз видел его в этой позе и раньше: перед этим самым окном со взглядом, устремленным на гору, словно он пытался понять, почему не смог подчинить ее, когда так легко смог победить остальной мир. Йен давно подозревал, что за один только шанс управлять этими вершинами и людьми, дикими и высокомерными, которые называют их своим домом, дядюшка отдаст все свое влияние и все свои бесценные сокровища.

А за возможность управлять одним человеком — в особенности.

Йен откашлялся. Дядюшка даже не пошевелился. Йен почувствовал, как в горле, как комок желчи, растет чувство обиды, горькое и знакомое. Йен знал, что, несмотря на свой преклонный возраст, дядюшка все еще способен услышать, как за две комнаты отсюда лакей уронил вилку на ковер.

Он подошел к окну, с большим трудом сдерживая раздражение, вызванное тем, что с ним обращаются как со слугой самого низкого ранга.

— Только одно слово, милорд, если позволите.

— И что это за слово? — мягко откликнулся граф, по-прежнему не спуская глаз с заснеженной вершины горы. — Бедствие? Катастрофа? Несчастье?

— Марлоу! — выплюнул Йен, словно в этом имени содержалась большая доля яда. — На вашем месте я бы настоял, чтобы Синклер вернул ее немедленно, и потом избавился бы от всей семьи.

— Надеюсь, ты говоришь сейчас не об очаровательных родственниках моей невесты?

— Очаровательных? Боюсь, что не сейчас. С тех пор как мисс Марлоу похитили, ее мать с сестрами заливаются слезами и причитают во весь голос. Конечно, молодой Эрнестине давно удалось прекратить хлюпать носом и рыдать. Она увлекла меня в угол гостиной и намекнула, что вы, возможно, не единственный из Хепбернов, кому нужна невеста. — Йен пожал плечами. — Тем временем отец невесты быстро опустошил почти все до единой бутылки с бренди и портвейном в замке. Похоже, он считает, что это его вина, что любимую дочь похитил какой-то дикий шотландец. Если он обнаружит в подвале бочонки с виски, — мрачно предупредил Йен, — боюсь, он утопит себя на дне одного из них.

Двоюродный дед продолжал пристально рассматривать гору, словно обдумывал некую схему, как вырвать ее из рук всемогущего Бога.

— Тебе всегда были присущи обаяние и хитрость дипломата, — произнес граф, даже не пытаясь скрыть презрительную нотку в голосе. — Я уверен, что могу доверить тебе помочь им прийти в себя и успокоиться.

Йен приблизился к дядюшке довольно близко и изучал его неумолимый профиль, в нем нарастало отчаяние.

— Я не могу упрекать их за то, что они волнуются. Не чайник же они свой любимый потеряли. Синклер