— Брось! Не думай. Я знаю, этого с тобой не случится!

Крошечные кусочки снова придали нам бодрость, силу.

— Будем писать?

— Обязательно, — сказала Муля и взяла карандаш.

Дни становятся длиннее. На моем цветке появляются новые побеги. В комнатах светлеет, и на душе легче: Красная Армия погнала немцев от Тихвина. Через Ладогу, на Вологду проведена по льду «Дорога жизни». Желающих выехать из Ленинграда очень много. Началась эвакуация, но многих пугает дорога. Морозы стоят сильные. Ехать приходится в грузовиках под обстрелами, на ветру через Ладожское озеро.

В Ленинград подвезли продовольствие. Немного увеличили хлебный паек. Все обрадовались, все уверены в скором прорыве блокады.

Но немцы сильно укрепились кругом. Вышибать их из гнезд трудно. Идут дни. Блокада остается. Я думала, что прибавка хлеба успокоит желудок, а получилось наоборот: еще сильнее хочется есть.

Воду доставать с каждым днем становится труднее. Водопроводы давно замерзли. Одно время действовали краны в кочегарках, но морозы сковали даже их. Можно было бы снег и лед превращать в воду, но нет дров. Ходить грязной, не умываться — невозможно.

Пошла искать воду. Сначала люди с ведрами попадались редко, потом всё чаще. Везут на санках кадки, баки, в которых прежде кипятили белье. Встречаются и с самодельными коромыслами. Но таких мало — тяжело нести два ведра. Большинство идет с кувшинами, кастрюлями. Я медленно тащусь вслед за другими. Где вода?

На затихших улицах появился новый, необычный для города, звук бряцания ведер и посуды.

Подошла к очереди. Рядом цепочкой возвращаются люди, уже набравшие воду. Двигаются медленно. Слабые руки плохо держат посуду, вода проливается. Валенки намокли, примерзают ко льду.

Наконец я подошла совсем близко. Ползком взобралась на ледяную гору. В середине отверстие. Вода глубоко. Прежде здесь был кран для поливки улиц. Теперь это единственный источник воды для нескольких кварталов. Он постепенно превратился в колодец изо льда. Отверстие узкое, ведро не проходит.

— Ну, шевелись! — кричат мне. — Что зря место занимаешь. С ведром явилась…

С тоской смотрю на окружающих. У проруби боец опускает котелок, и воду из котелка выливает в свое ведро. Один котелок, другой, третий… Должно быть, жалкий был у меня вид…

— Получай, мамаша! — и боец вылил в мое ведро котелок воды.

Теперь мы обычно умываемся снегом. Сначала снег, обожжет лицо, потом ничего — даже жарко становится. Только руки долго не согреваются: они бескровные.

Через несколько дней мы с Мулей отправились на Невку. Взяли санки, бак, ведра — хотели привезти воды побольше. Едва добрались до реки. Бак и санки оставили, на берегу. Сошли по тропинке на лед. Стоять невозможно, скользко. Я, лежа около проруби, опускала на веревке ведро, вытаскивала четверть, иногда половину ведра. Муля тащила его на берег.

— Да, теперь мы знаем ценность каждой капли воды, — сказала Муля, с трудом переводя дыхание.

Я еле отодрала примерзшую ко льду шубу, ощупала на ней новые дырки. Едва сдвинув санки, мы потащили их медленно, осторожно. Боялись расплескать воду. Путь в гору не под силу. Падали, поднимались и снова падали.

Почта работает плохо. Месяцами нет писем. Зато их сразу приносят целыми пачками. Ира получила тяжелое известие. Ей сообщили о смерти ее друга Саши. Вспомнилось, как в первые дни войны он мечтал вернуться с победой и пожить с нами на даче. Саша был артиллеристом и пал в бою смертью героя. Тяжело. Кругом столько смертей. Так много пустот.

— Тетя Оля! Ма-а-ма уми-и-ра-ает.

В дверях Тамара. В больших отцовских валенках, в накинутой на плечи шубенке. Вытирает глаза худенькой рукой.

— Что мы будем делать? Папа на фронте.

— Может, мама поправится. Не горюй, Тамарочка.

— Нет, доктор сказал умрет… Теперь никто не поправляется, если заболеет. Тетя Оля, и я могу умереть. Я боюсь умирать.

— А ты не думай о смерти. Мама больна, ей в голову приходят мрачные мысли. Ты — девочка умная, должна успокаивать ее, а ты сама пугаешься. Нельзя так.

— Маму жалко.

— Ты же пионерка, будь мужественной.

Тамара стоит, опустив голову. Сквозь слезы говорит:

— И пионерам сейчас трудно.

Я обняла Тамару. Чем я могу ей помочь? С тоской смотрела вслед уходившей девочке.

На днях встретила другую пионерку, Шуру. Прежде балованная была девочка. Отец и мать в ней души не чаяли. Делали все, что она хотела. Война изменила ее. Шура не только взяла на себя заботы о родителях и все домашние дела, но находила время помогать маленьким соседским ребятишкам — Маше и Грише. Их мать постоянно болела. Дети оставались одни. В очаг снести их было некому. Шура заботилась о малютках, как о родных. Голод усиливался. Шура старалась поддержать отца, мать, малышей. Сговорилась с соседским мальчиком ездить на огороды, оставленные беженцами. Там ребята собирали капустные листья, кочерыжки. Иногда попадался картофель. Шура с мальчиком целыми днями копала, отыскивая пищу. Снаряды летели, иногда разрывались вблизи.

В холодную зимнюю ночь умер отец Шуры. Мать была на оборонных работах. Девочка сама выкопала могилу, сама зарыла его. Мрак, холод и одиночество встретили се дома. А ей только тринадцать лет.

Маленькая Маша лежала больная. Шура взяла ее к себе. Ночью, прижимаясь к больному ребенку, чувствовала себя сильнее. Решила спасти девочку от смерти. Она каждый день водила ее в очаг, потом шла за Гришей и относила его в ясли.

Холод усиливался. Резкий ветер мешал идти. Шура несла на руках ослабевшую Машу. Споткнулась. Упала. Встать не может.

— Машенька, поднимись. Иди немного ножками. Я отдохну, тогда тебя понесу снова.

Ребенок сделал несколько шагов. Упал. Лежат обе. «Замерзнет!»

Откуда и силы взялись у Шуры! Подняла Машу и, уже не чувствуя слабости, донесла до очага.

Да, права Тамара! Трудно всем, трудно и пионерам…

У Иры появились нарывы на руках, лицо опухло, ноги передвигаются с трудом, мучает бессонница.

«Ира гибнет!» — с отчаянием думаю я.

Вчера она получила письмо от жениха. Читала его в сумерках, у самого окна. Две короткие странички. Как долго она их читала! Еще дольше складывала в конверт, точно прощалась. Потом разглядывала узоры на стеклах. Голова опускалась все ниже. Вдруг схватила ведро и, точно боясь своих мыслей, пошла за водой.

Вернулась часа через два.

— Ирочка, тебе надо уехать из Ленинграда.

— А ты поедешь со мной?

— Ира, мы жили с тобой, уважая желания друг друга. Давай и в этом последнем вопросе не будем требовать. Ты знаешь, как глубоко люблю я Ленинград. Оставляя его в такую минуту, я буду чувствовать себя предателем. Я не найду себе покоя.

— А почему меня отправляешь? Я тоже люблю Ленинград.

— Знаю, что любишь. Ты так же любишь и свой родной город. С ним ты сохранила связь. Там у тебя отец, мать, жених. Там тебя ласково встретят, помогут поправиться, поставят на ноги. Поезжай, родная,