пилить круглый стол красного дерева. Жалко, а что поделаешь! Хочется отпраздновать новогоднюю ночь. Тяжело жить без радости.

— Я всегда за праздник, — говорит Ира. — Только сейчас устроить его довольно мудрено.

— Надо что-то придумать, — соображаю я. — Вино, говорят, получим. Это уже хорошо. Часть его возьму для желе. На днях нашла в аптечке агар-агар. Тридцать лет пролежал. Он вполне заменит желатин.

— Хорошо бы к желе и вину прибавить чего-нибудь хлебного, — мечтательно сказала Ира.

— Прибавим! — не сдавалась я. — Будем отделять от своего пайка по десять граммов каждый день. За десять дней накопим сто граммов и я приготовлю из них пряники.

Так и сделали.

Пригласили в гости Марию Владимировну с сестрой и товарища Иры — инженера. Комнату нагрели до шести градусов. Собрались рано. Надо встретить Новый год до девяти. Позднее ходить по улицам нельзя. Товарищ Иры немного запоздал. После его прихода стали накрывать на стол.

Белая скатерть. В стаканчиках вино — aqua vitae — вода жизни. Желе в вазочках. По три маленьких пряника на тарелках. Все сияет, освещенное свечой, и все кажется невозможной роскошью. Лица гостей и хозяев блаженно расплылись. Шутка сказать — праздник!

И вдруг: «Дзс-с-с-с-с-с-з-з-зззззжжж…»

Дом вздрогнул. Зазвенели стекла.

— Убери скорей со стола, — говорю Ире, — разольется вино!

Все пошли одеваться. Снаряды летят близко. Наш дом может снести волной. Надо уходить в щель. Как не хочется. Но оставаться рискованно. Дом качается…

Зимняя светлая ночь. Очень холодно. Пробираемся по снегу к щели. Снаряд летит над головой. Все инстинктивно ложимся на снег… Разорвался через дом от нас.

В щели всеми силами стараемся согреться.

Прислушиваемся.

— Кажется, не сюда стреляют, — говорит инженер.

— Затихает. Пойдемте встречать Новый год! — предложила Муля.

Тепло дома. Снова Ира поставила все на стол.

— За полную победу над фашистами!

— За освобождение Ленинграда!

Никогда не забыть тепла, вкуса, запаха этих двух глоточков вина. А какое желе!

— Из чего это ты сделала пряники? — удивляется Муля.

— О, это целая аптека, — сказала я: Вместо сахара — глицерин и какие-то гомеопатические лекарства. Но ты не бойся. Они пролежали тридцать лет и потеряли все свои свойства. Основа же — хлеб. И для запaxa — корица. Все растолчено, перемешано и подсушено. Кушай на здоровье!

Как порадовали нас эти маленькие пряники! Утром Ира ушла «бродить по свету», как она сказала. Я принялась пилить дрова. Часа через два широко распахнулась дверь. Замерзшая, но веселая, Ира поставила на пол елочку. Мы радостно протянули друг другу руки.

Ира долго украшала елку и вечером зажгла ее. Никогда в жизни так не сжималось сердце, не замирало от восторга. Наяву открылась страница чудных сказок.

Пришла Муля.

— Елка?! Первого января тысяча девятьсот сорок второго года в Ленинграде — елка! — всплеснула она руками.

— Я сама не верю глазам! Это все Ира! Голодная, под обстрелом бродила сегодня и видишь — нашла!

— Спасибо тебе, Ирочка, за Олю, за нас всех, — сказала Мария Владимировна.

Довольная Ира села около елки с шитьем в руках:

— Надо воспользоваться огоньком и починить белье.

Муля задумчиво смотрела на игру света в стеклянных шариках. В комнате было очень тихо. Потрескивая, свечи то ярко разгорались, то почти затухали. Сидя на кушетке, я смотрела на необыкновенную елку и думала об Ире и Муле…

Как они изменились! Как страшно похудели! Красивoe личико Иры стало зелено-белым, торчат скулы. Бедная девочка вынесет ли она? Надолго ли хватит сил?..

А Муля? Во что она превратилась! Она всегда тяготилась своей полнотой, а сейчас похожа на пятнадцатилетнюю девочку, так тонка и плоска ее фигура. Особенно страшной кажется шея-ниточка, и на ней — большая голова. Нос и подбородок — острые. Глаза провалились, а белки точно вылезли. Они ослепительно белы в рамках темных ресниц. Ничего не осталось от прежнего выразительного, доброго лица.

Какие мы страшные стали! Но мы еще можем чувствовать красоту, радоваться свету елки.

Свечи догорали. Причудливые, пушистые тени поползли по стенам и потолку. Острый смолистый запах заполнил комнату. Вспомнилась прошлогодняя елка, у Мули. Гостями были тридцать маленьких участников журнала. А что с ними теперь? Часть эвакуировалась. Другие умерли, больны или очень ослабли…

В Америке сегодня, наверно, зажжены нарядные елки. Комнаты ярко освещены. Матери играют с малышами. Ужин, лакомства… Счастливые дети! Их ласкают; уговаривают еще покушать. Хочется сказать им: «Вспомните о наших ребятах — худеньких, с прозрачными ручками, по-стариковски сморщенными лицами. Если бы волна фашистской злобы не ударилась о нас, что было бы с вашими детьми?..»

Кто-то постучал.

Ира впустила двух девушек в ватниках, в валенках, шапках, надвинутых на лоб.

— С Новым годом!

По голосу узнала. Это — Ася и Маруся.

— Батюшки! Откуда вы? Входите скорее.

— А мы пришли и боялись стучать, — признала Маруся.

— Вы уже хоронить меня собрались? Нет, девушки, не хочу Гитлеру сдаваться.

— Ну, значит, вы с нами в одной компании, — рассмеялась Ася. — Да у вас тепло, — обрадовалась она.

Девушки разделись.

— А мы вчера на фабрике Новый год встречали, — доложила Маруся.

— Весело было?

— Еще как! Нам муки по двести граммов выдали. Она, правда, с опилками и сором всяким, ну не важно! Блины знатные вышли. И вам попробовать принесли. Кушайте!

Ася вынула два завернутых в бумагу маленьких блина.

— Спасибо, большое спасибо. Сами, наверно, голодные.

— Что вы! — воскликнула Маруся. — Блинов наелись — вот так! А потом танцевать принялись. У одной девушки восковая свечка оказалась. Поставили свечку на середину стола и кружиться начали, вроде как около елки. Сразу тепло сделалось… Ольга Константиновна, неужели когда-нибудь снова во всех домах будут настоящие елки?

— Будут, девушки, обязательно будут!.. Хотите расскажу вам об одной елке?..

В тюрьме это было. Давно, до революции. Была я молода, и веселиться очень хотелось. Но стены, железные решетки давили. Нас в камере было пять политических. Рядом помещались уголовные.

Одна из камер, самая большая, была отведена под мастерскую. Там, на огромных столах, лежали розовые, голубые и белые атласные одеяла. Причудливыми узорами выстегивали их заключенные женщины. Лучшие магазины Петербурга заказывали эти одеяла. По стенам, на высоких станках были натянуты сетки. Это — попоны для похоронных процессий. Их тоже делали в тюрьме.

Меня иногда пускали в мастерскую: я умела составлять узоры.

Прижавшись к решетке окна, я дула на застывшее стекло. В отогретый кружочек виднелись освещенные окна квартиры начальника тюрьмы. Там встречали Новый год. Вспыхнул огонек, второй, третий, и засияла огромная елка.

— Смотрите, смотрите, танцуют! Сколько ребят! — закричала я.

— Где? Что ты болтаешь!