— Теперь не до стыда.
— И все же вы мне поможете! Слышите — поможете! Человек вы!
Уверенный голос девушки подействовал. Прохожий что-то пробурчал, но повернул санки и помог усадить лежавшего. Тот был слаб, валился на бок. Пришлось Вале поддерживать его за плечи. Путь был далеким. Валя совсем замерзла. Свалив больного у ворот дома, гражданин с санками ушел. Валя не знала, как такого слабого поднять по лестнице. Помогли вышедшие из ворот соседи. Как тюк, они тащили терявшего сознание человека. Валя постучала. Открыла опухшая женщина, помогла уложить больного на кровать. Комната закопченная, вещи разбросаны. Мальчик лет пяти молча смотрит на вошедших.
— Это твой папа? — обратилась к нему Валя.
— Да. — Мальчик отвернулся и стал растирать у печки свои руки.
— Разденьте больного. Согрейте кипятку. Он совсем замерз, — сказала Валя.
Женщина сняла с мужа пальто, сапоги, укутала его одеялом. Сквозь слезы благодарила Валю».
…Я кончила диктовать, подошла к Муле. У нее совсем закоченели пальцы.
— Давай немного попилим. Сразу отогреемся, — предложила я.
И мы взялись за пилу.
— Интересно ты пишешь, Оля. Диктуешь набело, без поправок!
— Я и сама не знаю, как это выходит. Перечитать не могу. Тебя просить не хочу. Времени жалко. Мне все хочется, чтоб ты скорее записывала. Очень тяжело держать в памяти десятки готовых страниц.
— Ты боялась за мои силы, Оля. Знаешь ли, как увлекает меня эта работа? Она делает меня выносливее и помогает забыть про пустой желудок.
Глава третья
Наши наносили большой урон фашистской авиации. Немцы перестали бомбить город. Зато обстрелы из дальнобойных орудий не прекращались. Враг палил в жилые дома, в фабрики. Попал снаряд и в водопровод. Лопнули трубы. Замерзла вода.
Остановились хлебозаводы. Заменить механизированную выпечку ручной — дело тяжелое, сразу не наладишь. Задержалась выпечка хлеба. Около булочных скапливались толпы голодных. Устанавливались очереди на квартал и больше.
Сегодня Муля с четырех часов утра стояла в очереди. Совсем замерзла. Я решила идти за хлебом днем. Оделась тепло. Подошла к булочной.
Морозный солнечный день. Огромные сугробы около панели. Снег на гребнях блестит, переливается. Сквозь холод чувствуется близость весны.
В хвосте очереди не видно, где ее начало. Все волнуются. Часто уходят погреться, забывают, где стояли, путают, ругаются.
По дороге узкой лентой тянутся люди с санками. Они везут своих близких, завернутых в простыни. Это дорога на кладбище. Шествие мертвых. С санками идут медленно, спотыкаются. Если кто остановился — останавливается вся цепочка. Лица у людей окаменели от горя. Живые мертвецы везут в последний путь своих близких.
А в очереди кричат, спорят. Разобрать толком ничего нельзя, Муля пришла меня сменить. Я попросила ее узнать, что за крики. Выяснилось, что до семи часов хлеба не подвезут.
Я отправились домой. В восемь вечера пришли снова.
К нам присоединилась Ира. В желудках у нас за целый день ничего не было, кроме тарелки водяного супа. Мороз усиливался, ветер крепчал. Ира и Муля ушли вперед, я осталась в хвосте очереди. Подняла воротник, засунула в него нос. Руки спрятала в карманы. Ветер ледяными иглами колет лицо, залезает в рукава, гуляет по спине. Переступаю с ноги на ногу, хлопаю руками. Проходят часы. Очередь не двигается. Под шубу я надела шесть шерстяных фуфаек. Теперь это легко можно делать. Тело так исхудало, что шуба, даже с массой фуфаек, висит словно на вешалке. Желая согреться, качаюсь из стороны в сторону.
Кажется мне, что вся очередь качается. Голова, должно быть, кружится… Вгляделась. Очередь действительно качается из стороны в сторону. Яркий свет луны, заколоченные окна, пустые улицы. Длинный, длинный поток людей, безмолвно, медленно качающийся… Страшный танец голодных. Если бы небо Нью-Йорка превратить в огромный экран и на нем показать эту очередь!..
— Ты замерзла? — заботливо спрашивает подошедшая Ира.
— Ничего… Как там хлеб?
— Закрыли булочную. Все продали. Завтра.
— Пойдёмте домой. Завтра я рано встану. Будем чередоваться, — предложила Мария Владимировна.
Выйдя из очереди, я почувствовала, как подкашиваются ноги. Делаю невероятные усилия, стараюсь их передвинуть. Ничего не помогает. Точно кто-то подсек их под коленками.
— Ира! Постоим немножко. У меня не двигаются ноги.
— Давай, я поведу тебя.
— Что же случилось с ногами?..
— Голод…
Как страшно прозвучало это слово в ледяном воздухе!
Постояли долгих пять минут. Ира взяла меня под pyкy.
— Идем.
Едва дотащились, легли в ледяную постель. Долго дрожали — не могли согреться. Я закашлялась. Больные легкие протестовали против долгого стояния на морозе. Они точно слиплись. И кашель их раздирал. Хотелось кричать. Закусила губы. Разве можно?.. Кричать — это значит просить у врага пощады? Никогда! Ни за что!
В окна заглянуло холодное утро. Чадит коптилка. Кипячу чай.
— Стоит ли пить? От воды только пухнешь, — устало говорит Ира.
— Горячее согреет. Лучше будет.
Бедная девочка, ей надо идти на работу. На заводе — холодно. Она голодная. Не выдержит.
— Ирочка, ты сегодня суп съешь там. Не носи сюда. Ладно?
— А ты как?
— Муля достанет хлеб.
— А если нет?
— Не может быть! Три дня нас не оставят без хлеба. Прошу тебя, скушай. Побереги себя…
Медленно тянется время. Муля не приходит. Наконец, в полдень, она вошла сияющая:
— На! Получай!
— Хлеб?
— Хлеб, Оля, хлеб. С четырех часов стала в очередь. Только сейчас получила. За целых три дня. Посмотри, какой замечательный!
Мягкий хлеб лежит на столе. Подняла и глубоко вдохнула в себя его запах. Этот острый запах ударил в голову. Хотелось схватить, сразу съесть все без остатка.
«Стыдись!» — сказала себе, и жадно сжимавшие руки положили хлеб на стол. Слезы медленно покатились по лицу.
— Ты попробуй! Такого вкусного еще никогда не было! — сказала Муля.
Разрезав пополам довесок, мы наслаждались: откусывали маленькие кусочки, медленно их жевали. Хлеб! У нас был хлеб!
— Только сейчас поняла я его власть и силу над нами. Покаюсь перед тобой: мне хотелось забыть об Ире… и съесть все.
— У меня мелькнула такая же мысль, Оля!
— Неужели придет момент, когда подобные желания станут уже не мыслями, а поступками? Это страшно! Я хотела бы, чтоб меня кто-нибудь убил в такую минуту!
