сумочке и, когда мы подошли к ее комнате, нашла ключ и широко распахнула дверь. На кровати лежал серый кожаный чемодан, еще один стоял около платяного шкафа. Первый был пуст. Я открыл второй. В шкафу висела одежда, и я быстро осмотрел ее, прощупывая швы и плечики и прислушиваясь, не хрустнет ли где спрятанная бумажка.
На туалетном столике стояли флаконы с одеколоном и лаком для ногтей, тюбики и коробочки с гримом, пудрой, шампунем, валялись щеточки для замши, пакеты с ватой, темные очки и сигареты. Положив пустой чемодан, я сгреб все в него. Из ящиков туалетного столика я вытащил кипы нижнего белья, туфли на низком каблуке с золотыми ремешками и шкатулку, в которой лежали два бриллиантовых кольца, серебряный браслет, наручные часы, отделанные драгоценными камнями, и несколько разрозненных дешевых бусинок. Не глядя на нее, я протянул руку.
— Сумочку, — сказал я, — и кошелек.
Она все еще держала сумочку в руках, после моих слов она открыла ее и внимательно осмотрела содержимое. Вынув две сигареты «Кэмел», она прикурила их и отдала мне и кожаную сумочку, и одну из сигарет. Я быстро перерыл ее и вынул оттуда зеленый американский паспорт на имя Саманты Стил и двадцать две новых хрустящих стофранковых банкноты. И деньги, и паспорт я сунул в свой карман.
— А я-то думала, мы чем-нибудь приятным займемся, — сказала Саманта. Теперь она выглядела ниже своих ста шестидесяти сантиметров — невинная потерянная молодая американка, преданная в большой гадкой Европе.
— У нас еще есть время, — сказал я. — Но сначала дело, давай не смешивать его с удовольствием.
— Делами я уже сыта по горло, — сказала Саманта. — Когда же начнутся удовольствия?
— Дай подумать, — сказал я с ухмылкой и заметил, как немного скривились ее губы.
— Я бы хотела, чтобы ты знал...
— Перестань, Сам, — сказал я. — Я предлагаю тебе прекрасную сделку, когда все, что мне диктует чувство долга, это поднять телефонную трубку.
Она кивнула и расстегнула «молнию» на платье. Потом сняла платье так медленно, словно позировала для учебного медицинского фильма. Глаза ее увлажнились.
— Это дым, — сказала она. — Мне не следует курить, когда я устаю. Сразу вся косметика плывет. — Она улыбнулась и затушила невыкуренную сигарету «Кэмел» в пепельнице «чинзано». Она прошла по комнате в своем черном белье, словно совершенно забыв обо мне. В шкафу неторопливо выбрала красное полосатое шерстяное платье. — Красное со мной делает чудеса, — сказала она.
— Это верно, — подтвердил я.
Она подержала платье над головой.
— Почему бы мне не выглядеть эффектно? — И резко опустила платье на голову. Потом, испугавшись, стала нервно натягивать его на себя, пока, наконец, ее голова не появилась на свету.
— Оставайся здесь, — сказал я. — Я пойду в свою комнату и оплачу оба счета.
— Ты проклятый сухарь, — сказала она без восхищения и горечи, смотря на свое отражение в зеркале и разминая лицо.
Багажа у меня не было. Я подождал внизу, чтобы убедиться, что Саманту не оставит благоразумие.
Потом вышел на крыльцо и посмотрел на дорогу. Движения на ней не было никакого, если не считать струек песка, которые морской ветер гнал под дверь. Я докурил сигарету, холодный ночной воздух выдул остатки винной тяжести из моей головы. За мысом на западе начиналась Испания. Чахлые кривые деревья вдоль пляжа убегали в том направлении.
Чемоданы я уложил на заднее сиденье «мерседеса-220». Потом включил печку, и мы тихо сидели, слушая жужжание вентилятора. Я тронул машину, и она перевалилась через бордюрный камень. Пляж был пустынен и, не считая завываний ветра, безмолвен. Свет я включил, только когда мы выехали на основную дорогу. Когда я нажал на акселератор, спидометр изменил цвет, он заметно пожелтел.
— Похоже, тебя обскакали, — сказала Саманта.
— Похоже, — согласился я.
— Тебе действительно был нужен Джонни?
— Может быть, — сказал я.
— Ты, надеюсь, не будешь предпринимать резких шагов?
— Возможно, — сказал я. Сам недовольно фыркнула и полезла за сигаретами.
— Зажигалка сразу за радиоприемником, — сказал я, — только не злись, если тушь потечет. — Долгое время мы ехали молча. Наконец Саманта сказала:
— Ты симпатичнее Валкана. — Она наклонилась и небрежно чмокнула меня в мочку уха. — Ты прелесть. Валкан же, с другой стороны... — Она говорила медленно и тихо, будто обдумывая на ходу. — Валкан — настырный, закоренелый, злобный, толстокожий ублюдок. — Она не повысила голос ни на йоту. — Но Валкан — гений. У него бриллиантовый ум, а у тебя всего лишь острый, как стекло.
— Алмаз против стекляшки, — вставил я. — Значит, мое дело гиблое?
— Что поделаешь? Победитель-то только один.
Большей похвалы для тайного агента, чем принять его за недоумка, и придумать трудно. После этого ему остается только не вести себя в соответствии с такой оценкой. Этим я и был занят в тот момент.
До Бордо нам предстояло проехать двести километров по шоссе № 10, дорога приличная, и в столь позднее время нам попадались только редкие фермерские грузовики с множеством габаритных огней или неторопливые автофургоны дальнего следования из Сан-Себастьяна на той стороне границы. Саманта проспала не меньше половины путешествия, которое заняло около трех с половиной часов; нужды ставить рекорды скорости или будить раньше времени человека, с которым я собирался встретиться, не было. После Байонна дорога через скучные Ланды стала совсем хорошей и широкой. До горизонта тянулись сеянцы и саженцы, а то и целые поля аккуратных пней. Океаны деревьев ждали топора палача, редкие черные прогалы отмечали маршруты пожаров. В окне за Самантой горела листва небольшой рощи, будто на плохо проявленной фотографии кто-то не справился с красным спектром. Заиндевевшие ветки отливали красным, пока серое не смешалось с золотом встающего солнца и силой какой-то алхимии не превратилось в ясную голубизну утра. Фары я выключил на подъезде к пригородам Бордо. На дороге стали появляться велосипедисты, в такой ранний час они вели себя с редкой дерзостью. На глухих стенах домов висели громадные выцветшие рекламные щиты с аперитивами, проволочные сетки отгораживали мощеные мостовые от тротуаров. Я подъехал к Сен-Жанскому вокзалу и остановился. Над городом нависли тучи.
Я припарковал машину за автобусной остановкой. Циклопический глаз готического вокзала показывал 7 часов, у отеля «Фейзан» плетеные стулья пьяно опирались на пластмассовые столики. Рабочие ныряли в бар «Брассьер», чтобы для согрева пропустить перед работой по стаканчику горячительного. Послышались скрип и тарахтенье мусорного фургона, старуха в черном выливала воду ведрами на мостовую и скребла ее метлой.
— Просыпайся, — сказал я. Не успев еще как следует проснуться, она уже пудрила лицо, втирала в него лосьоны и тени.
Полицейские в черной униформе, беседовавшие у отеля «Фейзан» неподалеку от своих мотоциклов, как по команде натянули свои белые перчатки с крагами, ослабили черные ремни, одернули кители и в хореографическом унисоне склонились над своими машинами, нажали на стартеры и с грациозными ужимками тронулись с места. Набирая скорость, которая отдавалась вибрацией в деревянных ставнях и дверях, они плавно вписались в поворот и оставили в холодном воздухе хвосты выхлопных газов. Саманта поежилась.
— Мы можем где-нибудь кофе выпить? — спросила она.
Я кивнул.
В маленьком баре было тесно. Дюжина мужчин в рабочих спецовках пили, говорили и наполняли маленькое пространство чесночным запахом и сигаретным дымом. Двое из них потеснились, освобождая нам место, кто-то у двери отпустил шуточку о приставании к иностранкам. Я по-английски заказал два кофе с молоком. Если подслушивание для вас не обуза, вы никогда не побрезгуете беседой грузчиков.
— Еще не поздно, — сказал я Саманте. — Даже сейчас.
— Работать на вас? — спросила она. Я кивнул. Она продекламировала:
