дрожь от усталости и холода, и он с благодарностью взял у Армана чашечку кофе.

Когда Арман предложил Исмаилу позаботиться о его лошадях, тот ответил:

– Я сам их почищу. Покажи мне только конюшню, где я могу поставить лошадей.

Возвратившись, Тарквин застал Симона в его рабочем кабинете. Тот взад и вперед расхаживал по ковровой дорожке. Тарквин поразился его виду, настолько худым и изможденным он выглядел. Подойдя к серванту, Тарквин взял два стакана и налил в них коньяк. Симон взял стакан, поблагодарив рассеянным кивком, затем, очнувшись от задумчивости, взглянул на Тарквина и наморщил лоб. – Простите, месье, мы раньше встречались?

– Да, – ответил Тарквин, – в Байонне. Я сопровождал вашу сестру из Шотландии во Францию.

– Ах да, вы Тарквин Йорк. Вы мне напомнили еще одного человека, который был гостем в нашем доме и недавно уехал.

Тарквин вежливо кивнул и выжидательно молчал.

– Я даже не знаю, что и думать, – продолжал Симон, уже позабыв о госте. – Арман сказал мне, что вы привезли Феликса домой из Тулузы. Подумать только – из Тулузы! Что же он там делал? Единственное, что нам было известно о Феликсе, – это то, что он в Париже и служит в полку «Марии-Луизы» Я, кажется, начинаю понимать, что они получили секретный приказ выступить в южном направлении с целью пополнения убывающих рядов испанской армии. Будь проклят этот корсиканец и его ослиные прокламации! Ничего, кроме пропаганды и лжи!

Симон умолк и сидел, погрузившись в свои мысли. Затем уже более спокойно продолжал:

– Далеким был ваш путь из Тулузы в наши края. Я едва ли смогу отблагодарить вас должным образом за оказанную моей семье добрую услугу.

Тарквин подумал, что эта услуга могла оказаться вовсе не такой уж доброй, но высказывать эту мысль вслух не стоило. Он посмотрел в глаза Симону и понял, что тот угадал его мысли.

Организм Феликса продолжал упорно бороться за жизнь, которая теперь превратилась для него в одну бесконечно длинную ночь. Он часто терял сознание и отказывался принимать пищу и воду. Когда ему становилось немного лучше и доктор, дежуривший у его постели, уходил домой в ранние предутренние часы, Феликс терпеливо ждал, чтобы поговорить с Симоном.

– Пораженную инфекцией руку следовало бы. отнять уже давно, – сказал доктор, бросив короткий взгляд на пустой рукав пиджака Симона. – Но если бы и ампутировали руку, то одному Богу известно, помогло ли бы это сохранить мальчику жизнь.

Перед тем как уйти, доктор пообещал вернуться вечером, если, конечно, его помощь не потребуется раньше.

– Небольшой отдых вам бы тоже не помешал, майор Йорк, – предложил Симон Тарквину после ухода доктора. – А я пойду наверх, может, потребуется моя помощь.

– И попытайтесь убедить сестру что и ей нужно отдохнуть!

На следующий день из Вилье вернулась Жюстина Карно. Ровена, дремавшая рядом с постелью Феликса, проснулась от шума внизу, и чувство облегчения охватило ее, когда, выглянув из окна, она увидела выходящую из кареты Жюстину. Конечно же, Жюсси удастся вырвать Феликса из черного омута забытья, в который он погрузился! Да простит ее Господь, ей этого не удалось сделать, несмотря на то что она по ночам держала его руку в своей, ласково говорила с ним, вспоминая прежние шалости и игры, которыми они вместе забавлялись до ее отъезда из Шартро. Но их дружба осталась далеко в прошлом. Когда она уезжала в Шотландию, Феликс был еще совсем ребенком, и теперь он, хотя и приходил в себя, казалось, не узнавал ее.

Ровена открыла ставни пошире, так как длинный весенний день уже клонился к вечеру и солнечный свет начинал меркнуть. В воздухе была разлита чудесная прохлада, слышалось воркование голубей Повернувшись, она прислушалась к голосам в коридоре, а затем услышала легкие быстрые шаги Жюстины.

– О, Жюсси.

– Все в порядке Ровена. Теперь я дома. Я посижу рядом с ним.

Жюстина даже не позаботилась о том, чтобы снять плащ и шляпу. Она выглядела усталой и расстроенной, так как возвращалась с похорон старого друга их семьи Огюста Гие. Она одна представляла семьи де Бернаров и Карно, так как ни Симон, ни Ровена не могли прекратить работы на полях и в винокурне. Она присутствовала на многочисленных службах, стараясь изо всех сил, чтобы утешить убитых горем родственников, а затем шла помогать приготовить для участников похорон еду из тех скудных продуктов, которые были в наличии.

Доброе сердце Жюстины болело за семью Гие, так как она знала, что их винокурней теперь заниматься стало некому Великая армия Наполеона давно ограбила Огюста и Мари Гие, лишив их четырех прилежных и работящих сыновей и призвала под свои знамена всех мужчин и молодых людей из деревни, отняв у дочерей в семьях их потенциальных мужей.

Чего только не наслушалась Жюстина во время утомительной и длинной службы. Сидевший рядом с ней мужчина утверждал, что Огюст Гие умер не спокойной смертью во время сна, как говорит его жена, а отравился, так как не мог найти покупателей, согласившихся бы приобрести у него несколько бочек коньяка, которые он производил каждый год. Жюстина специально заткнула уши, чтобы не слышать этой ужасной сплетни, хотя по опыту своей собственной семьи знала, какие горькие и тяжелые времена настали для всех производителей коньяка, и крупных и мелких. Однако она не могла, не хотела поверить, что старый добрый месье Гие решился на такой ужасный поступок, трагический по своим последствиям для него самого и для его семьи.

В Шартро она возвратилась в карете, которой управлял один из старших братьев мадам Гие. Откинув голову на подушки и чувствуя огромное облегчение оттого, что скоро будет дома, Жюстина даже прослезилась. Она еще не могла знать, что дома ей придется пережить еще одну трагедию, гораздо более тяжелую.

Симон, сообщивший ей печальную новость в вестибюле, удивился спокойному самообладанию, с каким она восприняла известие.

– Почему бы тебе не поспать немножко? – предложила Жюстина, заметив темные круги под глазами