маневру. Прежде всего, в свете я стал более холоден с ней, а наедине более нежен, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (в сущности, это неправда). Когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я первый открыто ее покинул. Я стал с нею жесток и дерзок, насмешлив и холоден, стал ухаживать за другими и (под секретом) рассказывать им выгодную для меня сторону этой истории. Она была так поражена неожиданностью моего поведения, что сначала не знала, что делать, и смирилась, а это подало повод к разговорам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; затем она очнулась и стала везде бранить меня, но я ее предупредил, и ненависть ее показалась и друзьям (или недругам) уязвленною любовью. Далее, она попыталась вновь завлечь меня напускною печалью; рассказывала всем близким моим знакомым, что любит меня, я не вернулся к ней… Когда я увидел, что в глазах света надо порвать с нею, а с глазу на глаз все-таки еще казаться ей верным, я живо нашел прелестное средство – написал анонимное письмо: “М-llе, я человек, знающий вас, но вам неизвестный… и т. д., я вас предупреждаю: берегитесь этого молодого человека М.Л. Он вас соблазнит и т. д.”… Я искусно направил это письмо так, что оно попало в руки тетке. В доме – гром и молнии… На другой день еду туда рано утром, чтобы, во всяком случае, не быть принятым. Вечером на балу я выражаю свое удивление ей самой. Она сообщает мне страшную и непонятную новость, и мы делаем разные предположения, я все отношу на счет тайных врагов, которых нет; наконец, она говорит мне, что родные запрещают ей и говорить, и танцевать со мною: я в отчаянии, но остерегаюсь нарушить запрещение дядюшек и тетушки. Так шло это трогательное приключение, которое, конечно, даст вам обо мне весьма лестное мнение. Впрочем, женщины всегда прощают зло, которое мы делаем другой женщине (сентенция Ларошфуко) …».

Приключение описано подробно, я бы даже сказала, с подробностью избыточной для частного письма: скорее конспект главы из романа, чем изящное светское послание. Однако в нем и намека нет на то, что третьим и очень важным лицом в этой интриге был Алексис Лопухин и что игра, точнее, ее конец происходил на глазах последнего: «милый Алексей» приехал в Петербург 21 декабря, анонимное письмо отослано Сушковой 5 января, в день его отбытия из столицы.

Алексей Лопухин был влюблен в Сушкову.

Согласно версии «Записок», произошло это как бы само собой, без всяких на то усилий мисс Блэкайз. Привыкшая к мужскому вниманию, она якобы почти не обращала внимания на молодого человека, который следовал за нею как тень, куда бы она ни ехала: в театр, на гулянье, даже в церковь. (Церковь мадемуазель посещала регулярно, ибо считала себя «набожной».)

Официального предложения Алексей Лопухин (в «Записках» фигурирующий под именем Леонида) не делал, но неоднократно наводил на этот предмет разговор, осведомляясь у очаровательницы, не слишком ли он молод, чтобы жениться, и даже, как уверяет Екатерина Александровна, решился переговорить со своим отцом. Отец не отказал, но захотел познакомиться с будущей невесткой. Екатерина Александровна заробела, знакомство не состоялось.

Мадемуазель Сушкова, обладавшая литературным даром, в ранней юности вела дневник. Но известные мемуары писались по памяти: дневниковые заметки либо потерялись, либо были уничтожены ее родными. Сохранился лишь дневник за 1833 год, и он рисует несколько иную, чем «Записки», картину.

В мае 1833 года Екатерина Сушкова приехала в Москву в сопровождении петербургских родственников. Повод для визита был основательный: ее кузина Додо Сушкова выходила замуж за самого богатого жениха России – молодого графа Ростопчина. Москва только и говорила, что о предстоящей свадьбе. Тетки, как язвит в дневнике мисс Блэкайз, совсем потеряли голову от бриллиантовой перспективы.

Свадьба была блестящей, и молодые казались счастливыми.

А накануне, согласно версии петербургской Сушковой, между кузинами состоялся откровенный разговор и Додо якобы сказала: «Представь себе, Catherine, вся Москва завидует моей участи, моим бриллиантам, а какой у меня будет кабинет: просто игрушечка».

Все было: и бриллианты, и кабинет, и конфеты знаменитой тогда фабрики «Реномэ», которые юный граф выписывал для юной графини из Петербурга по неслыханной цене: 25 рублей серебром за каждый картонаж. Да только недолго наслаждалась Додо элегантностью своего кабинета.

7 марта 1834 года, менее чем через год после «бриллиантовой» свадьбы, А.Я.Булгаков писал дочери, сообщая не без ехидства: «Граф Андрей уезжает на днях в деревню и увозит Додо, которая в отчаянии. Вот тебе и блестящая свадьба, и именно этого недостает, так как бриллианты, алмазы, все это заложено, и представь себе, что этот Андрей, такой ничтожный и спесивый, настолько глуп, что всюду говорит, что ему не на что жить и он должен уехать, зарыться в деревню. Додо только что не плачет: что я буду делать в деревне. Я умру от скуки с моим мужем, который только и будет делать, что спать да курить, она до того дошла, что сказала: ах, я была бы более счастлива, сосланная в Пензу. Каково! Вот тебе и богатства несметные».

Помните эпизод из повести Ростопчиной «Чины и деньги», где героиня объясняет отвергнутому за бедность возлюбленному причину своей «измены»: «Я не могла противиться – мне грозили деревней, Костромой, заточением… бог знает чем!»? Аргумент, судя по всему, не выдуман – ни в повести, ни в письме почт-директора. В остальном же Булгаков все-таки сильно преувеличивает: желаемое явно опережает действительное. До окончательного разорения семейственного, когда граф Андрей вынужден будет отправиться служить в Иркутск, а дочерям, как бедным родственницам, стала оказывать покровительство совсем не богатая тетка, Евдокия Петровна Ростопчина, к счастью, не дожила. Тетка, кстати, – та самая Александрина Пашкова, которой Додо когда-то на радостях подарила свое приданое – небольшое хозяйство в окрестностях Москвы с громадными оранжереями. В сравнении с баснословным состоянием жениха оранжереи казались безделкой. Состояние улетучилось как дым, а оранжереи приносили верный доход.

Не был полным ничтожеством и младший сын «неистового губернатора»; просто он, как и многие наследники шальных состояний, «принадлежал к числу тех русских людей, которые решительно не знали, что с собой делать, и потому делали то, что попадалось под руку».

Андрей Федорович Ростопчин собирал картины, открыл даже первую в Москве общедоступную галерею, куда хлынули толпы народа: дворяне, купцы, духовные, даже крестьяне. Кроме того, Ростопчин-младший страстно любил книги. Б.Модзалевский, написавший его биографию, утверждает: «Не будь Ростопчин так богат в молодости, из него бы выработался усердный библиограф или историк прошлого нашей родины, которым он несомненно интересовался…»

Что касается бриллиантов, какие и к свадьбе, и в дальнейшем – «по торжественным дням» – дарил Додо ее супруг, то и они сослужили добрую службу.

У Андрея Федоровича был странный род скупости. Он бросал деньги бог весть куда и на что, но при этом в отношениях с домашними придерживался строгих правил: выдав Евдокии Петровне крупную сумму на личные расходы (500 тысяч), он раз и навсегда отказался платить по ее счетам. А деньги графине были нужны, и не только на туалеты. Все свои гонорары она отдавала Владимиру Одоевскому на благотворительные общества, между тем как у самой на руках постоянно висело несколько бедствующих семей, а позднее и множество «московских гениев в крайности». Ее дочь, Лидия, свидетельствует: «По смерти моей матери все футляры (с драгоценностями) оказались пустыми. Драгоценности были заложены в ломбарде, а деньги розданы московским литераторам».

Разумеется, в мае 1833-го никто и предвидеть не мог подобного разворота событий, и Екатерина Александровна заболела от зависти. А чтобы вылечиться, нацелилась на молодого Лопухина. Даже тетки и те были смущены откровенностью, с какой поднаторелая в «искусстве страсти нежной» племянница кокетничала с мальчишкой, «у которого на губах молоко не обсохло». Но Сушкова уверенно шла к своей цели: Лопухин, не заметивший обладательницу уникально-черных глаз на свадебном балу у Додо, к осени был совершенно покорен и, главное, связан обязательством жениться.

Ничего более существенного мадемуазель добиться не смогла: Алексею было всего девятнадцать, и он целиком зависел от отца. С тем и уехала восвояси, а тут из Персии вернулся давний ее обожатель Хвостов, и она совсем уж было махнула рукой на «лопухинский вариант». И вдруг фортуна сделала реверанс: старик Лопухин скоропостижно скончался, и Алексис-Леонид оказался наследником солидного состояния и хозяином собственной судьбы.

По просьбе Алексея Сашенька Верещагина написала мисс Блэк-айз, что Лопухин любит ее. Сушкова восприняла осторожный «относительно сердечной склонности» запрос как официальное предложение и тут же дала формальное согласие – «стала считать себя его невестой и успокоилась насчет своей будущности».